– Что это?

– Это самая высокая гора мира, в Индии.

– А это?

Я указал на, судя по всему, единственный снимок, для которого он позировал, хотя даже тогда он был едва различим у подножия массивной статуи Будды, вырезанной в скале из песчаника.

– Это Бамиан, в Афганистане. Одна из трех статуй Будды. Та, перед которой я стою, высотой сто семьдесят футов и вырезана в третьем веке. Меня сфотографировала группа индийских подростков.

– Вы много путешествовали.

На другой стене висели фотографии густых лесов, пустынных пляжей и труднопреодолимых гор. Я узнал оловянные рудники и ровные насаждения каучуконосов, покрывавшие бо́льшую часть западного побережья Малайи. «Хаттон и сыновья» владела большим количеством каучуковых плантаций, и эти снимки воскресили в моей памяти утреннюю тишину, когда работники ходили туда-сюда вдоль рядов каучуконосов, делая надрезы в их коре и направляя струйки млечного сока в стоявшие под надрезами емкости.

Мое внимание привлекла картина, висевшая в маленькой нише. Рисунок, выполненный черной тушью, разведенной до разных оттенков, простыми и почти небрежными мазками. На рисунке был изображен лысый человек с густой бородой, в одеянии, подразумевавшемся в сплошном мазке кисти. Его глаза были широко открыты и казались лишенными век. Остальная часть картины была пуста. Я подошел поближе, чтобы рассмотреть рисунок, смущенный пристальным выражением широко раскрытых глаз с черными белками.

Увидев мой интерес, Эндо-сан пояснил:

– Это моя копия с картины Миямото Мусаси. Человек на рисунке – Дарума, дзен-буддийский монах. Не трогай, – резко сказал он, когда я поднял руку и провел ею по глазам монаха, словно мог их закрыть и дать ему отдохнуть.

Я знал, кто такие буддисты, благодаря сестре матери – тетя Юймэй была преданной последовательницей Будды. Но что такое «дзен-буддист»?

– Это направление в буддизме, созданное Дарумой. Оно учит искать просветление через медитацию и строгую физическую дисциплину. До того как ты спросишь: просветление – это момент полной ясности, чистого блаженства. Это мгновение, когда тебе открывается вся вселенная. У кого-то на его достижение уходят годы, у кого-то – месяцы или, может быть, дни, а кому-то оно недостижимо. В Японии мы называем просветление «сатори». В анналах дзен-буддизма существуют свидетельства, что наряду с учеными мудрецами и патриархами храмов сатори достигали молодые послушники, необученные монахи и подметальщики, – в глазах Эндо-сана мелькнула смешинка. – Никакой дискриминации. Оно приходит тогда, когда приходит.

– А вы – просветленный?

Он прервал свое занятие и грустно улыбнулся:

– Нет. И никогда не был.

– Но почему?

– У меня нет ответа на этот вопрос. Сомневаюсь, что даже мой сэнсэй смог бы на него ответить.

– А я стану просвещенным? – спросил я, хотя на тот момент мог понять только обрывки значений, скрытых в его словах. Но этот вопрос выставлял меня серьезным и умным. Мне казалось, что его нужно было задать.

– Я могу только показать тебе путь, вот и все. Что ты сделаешь с этим знанием и что оно сделает с тобой, от меня не зависит.

Каждый наш урок заканчивался получасовым сеансом медитации дзадзэн, сидячей медитации. Ее целью было освободить мой разум, достичь того, что он называл «пустотой». Эндо-сана раздражала моя неспособность в этом преуспеть. Думать ни о чем и обо всем одновременно было трудно. Я старался изо всех сил, но пустота каждый раз ускользала. Это меня расстраивало, потому что мне хотелось показать ему, что я вполне мог добиться того, что казалось мне самым простым на свете.