Я — Хранитель.

Я не знаю, сколько мне отведено лет, но все эти годы я буду следить, чтобы никто не потревожил покой моих надежно спрятанных плененных чудовищ. В особенности, Дороги. Никто и никогда. Я не знаю, что может произойти, если они проснутся. Возможно, ничего. А может, и нечто худшее, чем мне довелось увидеть. Но, в любом случае, я этого не допущу. Я еду к ним и останусь рядом с ними навсегда.

Я не пытаюсь понять.

Что на самом деле произошло в том злополучном доме, что за силы устроили там огненный разгул, что случилось с Баскаковым, что за магию принесла Наташа в наш мир… да и была ли это магия, и Наташа ли владела ей… для меня все это погружено во мрак, сквозь который я не хочу проникать, и знаю, что Вита тоже не хочет. Мне больно за нее. Пламя, дотла выжегшее баскаковский особняк, выжгло и ее глаза — до самого сердца, они холодны и равнодушны, как пустая могила. Но иногда в них мелькает дикая надежда, и видеть это еще страшнее, чем смотреть в холодную пустоту. Как и я, она знала, что из выжженного дома выносили не просто трупы, а обугленные, еще горячие, потрескавшиеся кости. Не осталось ничего, кроме пепла. Но она все равно надеется. Что ж, это ее право.

Волжанские следователи еще очень долго будут выяснять, что случилось в особняке и в ресторане, и кто тому виной, и вряд ли выяснят до конца — просто подберут подходящий ярлык. А я сбежал из города, невзирая на следствие и подписку, и Вита была рада, что я уезжал, и не пыталась это скрывать. Но попрощаться со мной пришла. Я знал, что расследование ее не особенно коснулось — вмешалась какая-то ее влиятельная подруга, как оказалось, имевшая неплохие связи и в приволжском городе. Она пришла вместе с Витой — красивая, чуть полноватая женщина с воинственным лицом, смотревшая на меня настороженно и чуть оценивающе. Я так и не узнал ее имени, как не узнал имен и других спутников Виты — молодого черноволосого красавца восточного типа, невысокого задумчивого мужчины с перевитой белым шрамом нижней губой и плотного рыжеусого весельчака, рядом с которым, как привязанный, шумно пыхтя, топал толстенный английский бульдог. Пока мы с Витой говорили, они стояли в стороне, и, глядя на их лица, я вдруг почувствовал некоторое облегчение. Эти не бросят. Рано или поздно вытолкнут со дна безнадежности и равнодушия к свету, к жизни, хочет она того или нет. Эти — настоящие.

— Я забрала к себе Черчилля. Того черного кота, помнишь? — сказала она — бледная маленькая тень в сером пальто. — Он теперь, вроде как, сирота… Едешь к картинам?

Я кивнул.

— Хорошо, — говоря, Вита смотрела сквозь меня, словно меня и не было здесь. — Не подпускай к ним никого. Ни с кем больше не должно такого произойти.

— А что ты будешь делать? Уедешь из Волжанска?

— Нет, — она чуть улыбнулась — никаких эмоций, простое сокращение мышц вокруг рта. — Это мой город, он крепко держит. Буду здесь… но никаких больше «Пандор». Береги себя. Ты неплохой парень, Новиков, но я надеюсь больше никогда тебя не увидеть. Не обижайся.

Я не обиделся.

Я просто уехал. И сделаю все, чтобы меня не нашли. В принципе, я почему-то не сомневаюсь, что меня не найдут.

Я не пытаюсь взвесить степень вины каждого из нас. Достаточно и того, что я знаю степень собственной вины, и она очень велика. Но в любом случае мы далеко не положительные герои. Мы все виновны и знаем об этом. Знал и Андрей. Разумеется, я не сказал этого Вите, но иногда мне кажется, что он остался там не только для того, чтобы дать нам время, но и потому, что приговорил самого себя. Хотя, вполне вероятно, что я ошибаюсь. А Наташа… Можно говорить о тьме, которая пришла с ее невольной помощью, говорить о погибших, говорить обо всех тех, которые стали частью гигантской картины длиной в два столетия.