Возникшие позже два конвоира, вооруженные штурмовыми бластерами Е-11, провели забрака сквозь запутанную сеть становившихся все уже и уже коридоров. Последняя дорожка уткнулась прямо в его камеру — безликий металлический купол метров трех в диаметре. Углепластиковый пол грязно-серого цвета. Над головой шумит единственная вентиляционная отдушина. Войдя внутрь, Мол присел, сгорбившись, на единственной узкой скамье и уставился на единственный источник света — обыкновенную желтую панель, помаргивавшую на противоположной стене.

— Сюда будешь являться на проверку, — сказал ему один из надзирателей. Идентификационный бейдж извещал, что этого бывалого, седеющего мужчину зовут Войсток. — Если услышал трубный глас, где бы ты ни был, у тебя есть пять стандартных минут, чтобы вернуться сюда, потом дверь запирается, и если не успел, тебя уничтожат.

Мол холодно посмотрел на него:

— Уничтожат?

— Да, тебе ж никто не сказал! — Охранник кивнул на плоский серый блок управления, прикрепленный к его бедру. — Эту штуку мы называем «дропбокс». Знаешь почему?

Мол молча смотрел на него.

— Да ты у нас крепкий орешек! — фыркнул Войсток. — Ну-ну. Все с этого начинают. Смотри. В медотсеке каждому заключенному в сердечную мышцу имплантируют субатомный электростатический детонатор. А у тебя их два, у тебя ведь два сердца. Значит, я набираю здесь твой номер, 11240, — он пробежался пальцами по клавиатуре «дропбокса», — и детонаторы срабатывают. И ты играешь в ящик.

Мол молчал.

— Да не дрейфь! — криво усмехнулся Войсток. — У крутого парня вроде тебя здесь не должно быть никаких проблем. — Он похлопал Мола по щеке. — Наслаждайся пребыванием здесь, договорились?

Надзиратель ушел, оставив дверь камеры распахнутой настежь, но Мол остался на месте: он неподвижно сидел, сгорбившись, позволяя новому окружению постепенно проявляться вокруг него, медленно прирастая все новыми деталями.

Нацарапанные на стенах граффити — слова на десятке различных языков, — обычные признания в слабости: мольбы о помощи, прощении, признании, быстрой смерти. У скамьи имелись ручки; их поверхность была отполирована сотнями ладоней, как будто все заключенные, сидевшие в этой камере ранее, испытывали необходимость за что-то держаться. Мол не придал значения этой детали как несущественной.

Пока не прозвучал трубный глас.

Ситх насторожился, сел прямо, и тут световая панель перестала моргать и загорелась красным. Труба завывала пять минут. Снаружи до Мола доносились голоса и неистовый топот ног — это заключенные спешили по своим камерам. Когда сигнал тревоги стих, он услышал, как соседние камеры автоматически запираются.

Стены затряслись. Странные скрежещущие звуки раздались откуда-то из самой сердцевины тюрьмы — скрежетали замысловатые пневматические механизмы. Камера принялась менять форму. Мол опустил взгляд. Пол под его ногами уже начал прогибаться, принимая форму чаши; в сочетании с куполообразным потолком помещение превращалось в идеальную сферу.

И камера начала переворачиваться.

Лишь в этот момент наличие потертых поручней на скамье обрело смысл. Он повис на них, когда камера перевернулась практически вверх ногами, затем вернулась обратно, качнулась вбок, словно неисправный авиасимулятор. Все это сопровождалось лязгом и скрежетом — металлические пластины стен вставали на новые места.

Когда вращение прекратилось, утопленная в стене дверь с шипением распахнулась.