* * *

Человек «распространился дальше всех других высокоорганизованных существ, и другие отступили перед ним. Очевидно, он обязан этим неизмеримому превосходству своих умственных способностей и общественному образу жизни, которые научили его помогать своим товарищам и защищать их». Марксисты учили, что человека создал труд: взял его предок в руки палку и поумнел. Дарвин же указал, что ум связан не с орудиями труда, а с общением, он развился не потому, что более умные успешнее добывали пищу — с этой задачей справляются и самые бестолковые животные, — а потому, что они лучше понимали поступки и эмоции сородичей и это делало удобной жизнь в больших группах. Но большими сообществами живут и антилопы, и вороны — почему они не такие умные, как мы или человекообразные обезьяны? Сейчас доказано, что обезьяны, в отличие от живущих стадами копытных, знают всех соплеменников «в лицо» и с каждым имеют определенные отношения. Что же касается ворон, интеллект их чрезвычайно высок, они даже правила уличного движения осваивают: может, и они знают собратьев «в лицо». Могут ли их потомки создать цивилизацию летающих существ? Но, может, с их точки зрения, они уже создали ее?

Викторианские читатели, однако, с трудом воспринимали утверждения об интеллекте своих предков. Ума, как считали, нет даже у «дикарей», что уж говорить об обезьяноподобных существах… Дарвин забросал их примерами, с которыми никто не мог спорить, потому что они были взяты из повседневной жизни. Умные собаки знают хозяев и их знакомых, знают, когда идти на прогулку, у кого просить еду, лисицы выучиваются не попадать дважды в одну ловушку… «Разница между дикарем и кем-либо из высших животных та, что он подметит более ничтожные обстоятельства и условия и уловит связь между ними в результате меньшего опыта, чем животное… Я описывал одного из моих детей, и, когда ему было одиннадцать месяцев и он не умел еще лепетать, меня поражало, с какой быстротой ассоциировались в его уме различные предметы и звуки сравнительно с тем, что приходилось наблюдать на самых умных из известных мне собак».

Отбросив обычную дипломатию, он нанес по самолюбию читателей страшный удар: «Как бы ни было велико умственное различие между человеком и высшими животными, оно только количественное, а не качественное… различие в умственных способностях между одной из низших рыб, например миногой или ланцетником, и одной из высших обезьян гораздо значительнее, чем между обезьяной и человеком».

Эту точку зрения и сейчас не все биологи принимают до конца. От раннего Павлова идет представление, что у животных есть только рефлексы. Хозяин надевает пальто и ведет собаку гулять. Зафиксировалась связь: пальто — прогулка; видя, как хозяин берет пальто, собака мчится к двери. У зверья нет в мозгу так называемой второй сигнальной системы, которая дает нам «способность оперировать массой свойств и отношений между явлениями». Однако в поздние годы Павлов мнение переменил: «Когда обезьяна строит вышку, чтобы достать плод, это условным рефлексом не назовешь, это есть случаи образования знания, улавливания связи вещей»; он назвал это явление «зачатками конкретного мышления».

Сейчас известно, что животные действительно мыслят, то есть оценивают свои действия, учатся друг у друга. Девочки-шимпанзе играют в куклы, укачивая деревяшку; обезьяны выучиваются пользоваться инструментами, сложными, как пылесос, только принудить их пылесосить клетку невозможно (говорит ли это о глупости?). Дельфины, вороны имеют зачатки языка, мы его не понимаем, но они понимают наш. Обезьяны не просто выучивают наши слова, но составляют из них осмысленные фразы. Глядя на снимок обезьяны, сфотографированной, когда ее напугали, они указывают на карточку с надписью «страшно», видя жизнерадостную обезьяну — «весело»: они понимают связь между определенным эмоциональным состоянием и нарисованным на бумаге определенным набором палочек.