Дарвин объяснил, почему мы улыбаемся: «Привычка издавать от удовольствия громкие повторяющиеся звуки привела к оттягиванию углов рта и верхней губы и сокращению круговых мышц рта; теперь те же мышцы, в силу ассоциации и долговременной привычки, приходят в легкой степени в действие всякий раз, когда какая-нибудь причина возбуждает в нас чувство, которое могло бы вызвать смех, если бы оно было более сильным; результатом является улыбка». Почему хмуримся? «Так как маленькие дети в течение поколений привыкали наморщивать брови в начале приступа плача или крика, то эта привычка стала ассоциироваться с появлением чувства досады или огорчения… при сходных обстоятельствах привычка хмуриться часто возвращается и в зрелом возрасте, хотя уже не переходит в приступ плача». Но хмурятся не только от огорчения, но и, например, когда не решается задача: возможно, это связано с тем, что наши предки, желая рассмотреть что-то непонятное, хмурили брови, чтобы солнце не слепило, и привычка ассоциировалась с любым затруднением. Почему плюемся? «Плевание является почти всеобщим знаком пренебрежения или отвращения; очевидно, демонстрирует выбрасывание чего-то противного изо рта». Почему пожимаем плечами? Тут он предложил массу малоубедительных объяснений; попробуйте придумать лучше…

Аналогичным образом Дарвин разбирал сложные эмоции — презрение, ревность, стыд: все они приобретены нами и нашими меньшими братьями по принципу «полезных ассоциированных привычек». Но многие эмоции не объяснишь ни этим принципом, ни «прямым действием нервной системы». Понятно, почему собака при виде опасности настораживает уши, оскаливается и взъерошивается: хочет напугать. Понятно, почему от страха она съеживается и прячет хвост между ног: хочет казаться меньше и защитить уязвимые части тела. Но почему, ласкаясь к человеку, она приседает и виляет хвостом? Дарвин предложил «принцип антитезы»: если в плохом настроении хвост напряжен, то в хорошем — подвижен. Самого его это объяснение не вполне удовлетворяло, а физиологи «принцип антитезы» отвергли.

Волк, приветствуя вожака, изгибается, припадает к земле и виляет хвостом. Собака так ведет себя с хозяином потому, что считает его вожаком. Это подобострастие: я слабый, я низкий, признаю твое превосходство, не обижай меня; по этой же причине люди опускаются на колени, общаясь с богами и королями. Но собаки не всегда виляют хвостом подобострастно. Иногда они делают это весело и не припадая к земле. Доказано, что хвосты служат животным для выражения эмоций — у них слабо развиты лицевые мышцы (а человекообразные обезьяны и мы развитыми мышцами обязаны тому, что у нас нет хвоста). Нейрофизиологи заметили, что, если пес настроен положительно, он машет хвостом вправо, если расстроен — влево. Это логично: за положительные эмоции отвечает левое полушарие мозга, управляющее правой стороной тела. Но ответа на вопрос, почему все-таки собака машет хвостом, когда радуется, а кошка и белка — когда сердятся, наука пока не дала.

Все эти занимательные истории связаны с главными дарвиновскими открытиями — естественным отбором и наследственностью: «Рефлекторные движения подвержены незначительным изменениям подобно телесным особенностям и инстинктам, а всякие изменения, если они благоприятны и достаточно важны, имеют тенденцию сохраняться и передаваться по наследству». Как передаются? О всяких там синапсах и дендритных шипиках Дарвин не знал, но предположил верно: «…в нервных клетках или в нервах, которым приходится часто функционировать, происходят физические изменения». Мы об этом говорили: у генов в нейронах мозга меняется схема «вкл — выкл».