|
Он не отличается «ни большой быстротой соображения, ни остроумием». К отвлеченному мышлению непригоден, в общем, заурядный тип, обладающий «долей изобретательности и здравого смысла» не больше, чем «хорошо успевающий юрист или врач». Что сделало его ученым? Усердие, «способность замечать вещи, легко ускользающие от внимания, и подвергать их тщательному наблюдению» и, наконец, главное — стремление «понять и разъяснить все, что бы я ни наблюдал».
До тридцати лет он обожал поэзию, музыку, потом охладел. «Утрата этих вкусов равносильна утрате счастья… Кажется, что мой ум стал машиной, которая перемалывает собрания фактов в общие законы». Почему так, он не знает, но гипотеза есть: мало упражнял часть мозга, которая отвечает за восприятие искусства, надо было раз в неделю читать стихи и слушать музыку. Но в общем жизнь удалась: «Я думаю, что поступал правильно, неуклонно занимаясь наукой… Я не совершил какого-либо серьезного греха и не испытываю поэтому угрызений совести, но я очень часто сожалел о том, что не оказал больше добра моим ближним… Я могу вообразить, что мне доставила бы удовлетворение возможность уделять благотворительным делам все время, а не только часть…» 3 августа он отложил рукопись, потом время от времени дописывал. Попросил жену каждый день играть ему классическую музыку — может, и в 70 лет не поздно упражнять мозг? Герни, автор «Этики боли», написал ему, что не понимает, почему самцы насекомых издают ритмичные звуки, — отвечал, что ритм, наверное, нравится самочкам, как и у нас. Герни заинтересовался: если праосновы критериев прекрасного — ритм, цвет — мы унаследовали от предков, то почему у нас вкусы разные? Дарвин ответил, что это от разного опыта, но общее всегда можно найти. Почему испытывают трепет восхищения и робости, глядя на громадный собор? Возможно, это след «ужаса, который испытывали наши предки, вступая в большую пещеру или мрачный темный лес». «Мне жаль, что кто-нибудь не возьмется анализировать восприятие величественности. Забавно думать, как эстеты разругали бы мои низменные взгляды…» 7 сентября 1876 года родился первый внук — Бернард, сын Фрэнсиса. А 11 сентября невестка умерла. Фрэнсис был в состоянии шока, перевезли его с ребенком в родительский дом, который тотчас стали расширять (но нормальной ванной так и не сделали). Дни заполнились возней с малышом, Эмма писала Генриетте, что дед от него не отходит. Взяли кормилицу Гарриет Ирвин, семнадцатилетнюю крестьянку, родившую внебрачную дочь и выгнанную родителями: она проживет у Дарвинов 30 лет. В октябре съездили в Лит-Хилл и к Уильяму. В ноябре вышло «Перекрестное опыление»: публика это занудство читать не смогла, но специалисты оценили. Конец года — поездки в Лондон и Саутгемптон, дома — опыты; Дарвин писал Роменсу, что они с Фрэнсисом «пашут как негры» над растениями, но мутаций вызвать не могут. Роменс вдруг увлекся спиритизмом, Дарвин пришел в ужас, умолял не отвлекаться от науки. Но сам отвлекся — на политику. Турция оккупировала Болгарию с XIV века. В апреле 1876 года очередное восстание болгар было жестоко подавлено. Россия, Германия, Австро-Венгрия, Франция потребовали от султана провести реформы. Правившие в Англии консерваторы к ним не присоединились. Было странно, что столь набожные люди, защищающие собак от ученых, не возражают против массовых убийств христиан, либералы этот просчет использовали, Гладстон издал брошюру «Болгарские ужасы»: турки — «антигуманный экземпляр человеческого рода». Протест против расправы над болгарами Дарвин подписал осенью 1876-го наряду с Уайльдом, Гюго и Гарибальди: неожиданная компания. Маркс — Энгельсу, 11 октября: «Увы, Дарвин дал свое имя этой свинячьей демонстрации». (Как взгляды Маркса и британских консерваторов совпали? Ничего странного: крайности всегда сходятся. |
