— Тише, тише! — сказал он: в сердце его было больше любви, нежели теплилось там на протяжении многих месяцев, и, следовательно, в голосе прозвучало больше любви, нежели Летти слышала в течение того же срока. Если ты станешь плакать, ты расхвораешься. Тише, милая!

Он склонился над больной, и, в следующее мгновение, не успел он помешать, как жена обвила руками его шею.

— Муж мой, муж мой! — воскликнула она. — Это моя вина?

— Ты держалась лучшим образом, — отозвался он. — Ни одна женщина не выказала бы больше мужества.

— Ах, но я не осталась дома, когда ты мне велел!

— Забудь об этом, дитя мое, — проговорил он.

При этих словах Летти привлекла его ближе, к самому своему лицу.

— У меня есть ты, и мне этого довольно, — добавил Август.

— А я тебе в самом деле нужна? — всхлипнула она и разрыдалась в голос. — Ох! Я этого не заслуживаю! Но теперь я буду хорошо себя вести; обещаю, что буду!

— Тогда ты должна начать прямо сейчас, родная моя. Ты должна лежать очень-очень спокойно и совсем не плакать, а не то ты отправишься вслед за младенцем, и я останусь один.

Летти подняла взгляд: в лице ее сиял такой свет, о котором он и не подозревал раньше. Никогда еще она не казалась мужу настолько прекрасной. Затем она отняла руки, сдержала слезы, улыбнулась и отвернулась к стене. Он осторожно убрал ее ладони под одеяло, и через минуту-две она снова крепко уснула.

Глава 7

В тот день, когда Фоси и отец уселись за рождественский ужин, мистер Гриторекс снова встал, и подняв девочку вместе со стульчиком, переместил ее поближе к себе, по другую сторону от угла. И это положило начало новому соглашению между ними. Глаза отца внезапно открылись, он впервые постиг ее характер и ценность, осознал собственный долг в отношении к ней, коим доселе пренебрегал — и словно животворный источник забил у его ног. Отныне каждый день, глядя малютке в лицо и разговаривая с ней, он проникался все большим уважением к тому, что обнаруживал в дочери, преисполнялся все большей нежности к к ее предпочтениям и все большего благоговения — к божественной мысли, заключенной в ее невежестве, к ее детской мудрости и смиренным исканиям так что, наконец, он ужаснулся бы при мысли о том, чтобы воспитать дочь согласно собственным представлениям о жизненном пути — ведь разве не предстояло ей пройти своим путем, вослед — не мертвому Иисусу, но Тому, кто жив вечно? Пытаясь помочь дочери, он вынужден был определить и собственное место по отношению к истине, и результаты не замедлили сказаться. Но влияние ребенка распространялось не только на будущее. В общении с отцом девочка так часто напоминала ему о первой жене, и притом с истолкованиями и комментариями детского восприятия, что его воспоминания о покойной со временем сделались нежнее, и через ребенка он стал понимать характер и достоинство матери. Через ребенка она вручила ему то, чем не смогла стать сама. Не в силах удержаться с ним наравне, она вручила ему малютку — и рухнула на дорогу.

Но радовала его не только маленькая Софи. Благодаря общей утрате и нежности мужа Летти мало-помалу начала взрослеть. И рост ее оказался тем более стремителен, что, благодаря уроку, преподанному Фоси, муж больше не пытался навязать ей свои вкусы и суждения, основанные на его собственном опыте, но, как подобает более старшему и более умудренному, разделил ее вкусы и ее опыт — так сказать, снова стал ребенком вместе с нею, чтобы, через то, чем она была, помочь тому, чем ей предстояло стать.

Как только больная окрепла настолько, чтобы выдержать потрясение, муж поведал ей историю о мертвом Иисусе, и вместе с рассказом в ее сердце влилась любовь к Фоси.