Кадваладр окончательно умолк. Воцарилась тишина. Люди Овейна, трудившиеся над укреплениями, подняв головы, наблюдали за этой сценой — ведь они были свободными членами рода. Любой валлиец откровенно высказывал свое мнение даже принцу.

— С чего этот человек взял, — обратился Овейн к небесам над головой и земле под ногами, — что мои слова надо толковать не так, как их бы понял любой нормальный человек? Разве я не сказал, что ты у меня больше ничего не получишь? Я не истрачу ни одной монеты и не подвергну риску ни одного человека! Эта выходка на твоей совести, брат, и теперь будь добр, выкручивайся сам! Так я сказал, и так и будет.

— Но ведь я сделал все, что мог! — вспыхнул Кадваладр, покраснев до ушей. — Если ты поступишь так же, мы с ними покончим. И кто это подвергается риску? Они не доведут дело до битвы, а уберутся восвояси, пока не поздно.

— Так ты считаешь, что я приму участие в подобной низости? Ты заключил соглашение с этими флибустьерами, а теперь так легко отказываешься от своего обязательства, словно пушинку сдуваешь, и еще ждешь, что я тебя за это по головке поглажу? Если твое слово так легковесно, я по крайней мере утяжелю его своим гневом. Если бы дело было только в этом, — продолжал Овейн, быстро загораясь, — я бы пальцем не шевельнул, чтобы тебя вызволить из беды. Но все гораздо хуже. Есть люди, которые действительно подвергаются риску! Ты что, забыл или не снизошел до того, чтобы об этом подумать: ведь у датчан остались в заложниках двое бенедиктинцев, причем один из них добровольно поручился за твое слово, которое, как теперь все видят, гроша ломаного не стоит, а не то, что свободы и жизни хорошего человека. Кроме того, у них в плену еще и девушка, которая была в свите и под моим покровительством. Что с того, если она и решила отправиться в путь одна. Я отвечаю за всех троих. Всех троих ты бросил на произвол судьбы, и неизвестно, что теперь сделает с ними Отир, ведь ты его обманул и разозлил. Вот что ты наделал! Я попытаюсь исправить, насколько возможно, то, что касается пленников, а ты разбирайся как знаешь со своими союзниками, которых надул. — И не дожидаясь ответа, Овейн отвернулся от брата и бросил ближайшему из своих людей: — Вели оседлать мою лошадь! Поторапливайся!

Сразу же придя в себя, Кадваладр кинулся к брату и схватил его за руку.

— Что ты собираешься делать? Ты сошел с ума? У тебя теперь нет выбора, ты завяз вместе со мной. Ты не можешь меня вот так бросить!

Овейн оттолкнул брата, с отвращением взглянув на него.

— Оставь меня в покое! Уезжай или оставайся, но только не показывайся мне на глаза, пока я не смогу снова переносить твой вид. Ты говорил только за себя, а не за меня. Если ты представил им дело таким образом, что мы вместе, ты солгал. И если упадет хоть один волосок с головы молодого бенедиктинца, ты ответишь за это. И если девушке будет нанесено оскорбление, ты за это заплатишь. Ступай, скройся с моих глаз и хорошенько подумай, как тебе выпутаться из этой скверной истории, потому что я тебе не брат и не союзник. Ты должен сам расплачиваться за свои безрассудные поступки.

Было часа два пополудни, когда из лагеря в дюнах завидели еще одного всадника, быстро скакавшего прямо к ним. Он не принял предосторожностей и не остановился вне пределов досягаемости стрелы, а направился прямо к страже. Часовые всматривались в него, пытаясь догадаться о намерениях. На всаднике не было кольчуги и не видно было оружия.

— Он безопасен, — заключил Торстен. — Судя по всему, он скажет нам, чего хочет. Надо доложить Отиру, что к нам приближается еще один гость.

С этой вестью отправился Туркайлль.