— И на набережной не задерживались?

— А за каким чертом мне там задерживаться!

Это было не вранье, Мухин говорил и верил своим словам потому, что слова и все эти мелочи значения для него не имели. Но сказав, вспомнил все-таки, как было дело, и осекся на минуту.

— Вы хотели узнать время. Вас интересовало время, — напомнил Мазин, — и вы подошли к вахтенному, дежурившему на пароходе, и спросили время. Было это, Мухин?

Мазин больше не называл его по имени и отчеству.

— Что из того? Нельзя время узнать? Может, у меня часы остановились.

— Значит, вы останавливались, чтобы перекинуться парой слов с Павличенко?

— С кем?

— С вахтенным. Его фамилия Павличенко.

— Здорово! Даже фамилия вам знакома. Выходит, не зря казенный хлеб едите.

— Стараемся. Так подходили вы к Павличенко?

— Подходил. Откуда вам известно это?

— Он запомнил вас, и разговор запомнил. И уверяет, что вы не просто интересовались временем. Напротив, у него сложилось впечатление, что вам его девать было некуда. Вы ждали кого-то или выслеживали.

— Ну, уж эти выдумки никто подтвердить не сможет.

— Мне хотелось бы от вас услышать, кого ждали вы на набережной?

— Да не ждал я никого. Вы что, не живой человек? Не можете понять состояние мое? Я решать всю свою жизнь должен был, вот и ходил размышлял, полчаса больше, полчаса меньше — не считал… Возможно, и поговорил о чем-то с матросиком. Сам служил недавно. Рассеялся от мыслей в разговоре.

— Да и у него сложилось впечатление, что вы были рассеяны, вернее, разговор вели рассеянно, потому что постоянно отвлекались, поглядывали в переулок.

— Не слишком ли много он запомнил? Пятнадцать лет все-таки…

— Эти показания он давал еще во время суда. Как помните, подозревали мужа Татьяны. Была мысль о том, что именно муж выслеживал ее, чтобы убить. Но Павличенко его не опознал, что вполне понятно: ведь с ним разговаривали вы, а не Гусев.

— Что из того?

Он повторял эти или похожие по смыслу слова не для того, чтобы заставить Мазина разговориться, выпытать побольше, выиграть время. Он в самом деле не все понимал, и мозг его, обескровленный и заторможенный многолетними протравками алкоголем, не поспевал за мазинскими вопросами, нуждался в повторениях и разъяснениях.

— Как — что? Не Гусев выслеживал Татьяну, а вы.

— Выследил и убил?

— Мухин! — Мазин наклонился через стол: — Поймите меня. Я мог бы ответить — «да», но я не уверен. Не вас я обличаю, а ищу истину. Если бы я сказал «да», я бы высказал предположение, близкое к истине, может быть, даже истину, но я не уверен в том, что это истина. С полной гарантией я могу лишь предположить, что если вы и не убивали Гусеву, то знаете о ее смерти то, что пока неизвестно мне, неизвестно наверняка. Я только догадываюсь, а вы знаете. Вы были там.

— Я не видел, как ее убивали.

— Хорошо. Поставлю вопрос иначе. Смерть ее была неожиданной для вас?

— Не понимаю, куда вы клоните.

— Понимаете.

— Нет.

— Да.

Они замолчали, и Мазин подождал, пока Мухин докурит папиросу. Он докурил и затушил в пепельнице окурок:

— Повторяю. Если хотите обвинить меня, то зря тратите время.

— Ошибаетесь! Вас обвинить легко. Вот доказать, что непричастны вы к убийству Татьяны Гусевой трудно.

— Вы что, пригласили меня, чтобы выручать?

— Ну нет. Чтобы установить обстоятельства смерти.