|
— Мы еще не установили, что, по сути дела, с ним такое. Я прослушал — вместе с шефом и коллегами, — три раза прослушал магнитофонные ленты, которые предоставили в наше распоряжение, и, признаюсь, мало что понял… Я не говорю о математических формулах и выкладках, это вне пределов нашей компетенции. Я имею в виду все, что он нес после первых инъекций. Вначале я диагностировал это как классический случай шизофрении, что и доложил товарищу инспектору. Но сейчас я уже не так в том уверен… И, знаете ли, мы совершили ошибку, что не позвали вас раньше. Пациент неоднократно произносил ваше имя — во-первых, в связи то ли с дипломом, то ли с диссертацией, а во-вторых, всегда рядом с Гёделем. «Ну, убедились теперь, товарищ Доробанцу?» — а сам улыбается во весь рот, чуть ли не хохочет…
— А почему дверь открыта? — спросил Доробанцу, понижая голос, — Вдруг он… — Такие правила, — объяснил доктор. — Дверь должна быть приоткрытой, когда пациент остается один. — Но вдруг он нас слышит? — Исключено! Я смотрел его пять-шесть минут назад. Он крепко спит. Так крепко, что это скорее похоже на каталепсию. Дыхание почти неуловимо, а пульс… — Он замялся. — В общем, пульс на пределе. Что касается всего прочего, то сегодня он не реагировал даже на иглоукалывание в самые чувствительные точки… Даже на инъекции — обычно он после них разговорчив, а сегодня молчит. Одна наша ассистентка просидела с ним все утро, и мы только что проверили пленку: ни единого слова. — А как велика опасность? — услышал он шепот Доробанцу. — Не больше, чем в день, когда его положили. Только вот молчит, сколько ни кололи. Оробете зажал рот ладонью, чтобы подавить смех. Потом набрал в грудь воздуха, приподнял голову с подушки и чистым, сильным голосом крикнул: — Господин профессор! Господин Доробанцу! Я вас жду не дождусь! Почему вы не входите? Миг спустя в комнату ворвались испуганные доктор и профессор Доробанцу. — Даян! — только и вымолвил потрясенный Доробанцу. — Даян! — повторил он глухо, как будто его душили слезы. — Я давно здесь? — спросил Оробете. — Три дня прошло? Доробанцу в замешательстве посмотрел на доктора, который взял юношу за запястье. — И три, и больше, — ответил доктор, почти бегом ретируясь к двери. Раздались его дробные шаги по коридору. — Значит, уже слишком поздно, — сказал Оробете с кроткой улыбкой. — Слишком поздно… Доробанцу смотрел на него неотрывно, испуганно, потирая ладони. — Что ты с нами сделал, Даян! — наконец простонал он. — Что ты с нами сделал! — Что я сделал, господин профессор? — полюбопытствовал Оробете, не переставая улыбаться. — Америка узнала, Советы узнали, немцы узнали, — запричитал Доробанцу. — Все узнали, кроме нас. Нам ты ничего не сказал! Но как, как? Как ты их проинформировал? Оробете, словно в забытьи, провел рукой по лицу. — Это не я, — сказал он с тихой, ясной улыбкой. — Это сделал маэстро, Агасфер, как и обещал. Но если прошло больше трех дней, значит, уже поздно. Les jeux sont faites. Доробанцу подвинулся ближе к его постели, в отчаянии заламывая руки. — Что ты хочешь сказать? Какая тут связь? Оробете с теплотой, пристально поглядел на него, все так же улыбаясь. — Это долгая история и звучит уж очень неправдоподобно, даже если ничего не пропускать в рассказе. Но хотя бы начало я вам расскажу, потому что вы всегда в меня верили… — Мы все в тебя верили, — перебил его Доробанцу. |
