Очки подбирали вместе — а потом долго целовались в парке под большим деревом-лианой с листьями, как у фикуса.

Очки Алёша не снимал. И ничего, не мешали.

Жаль, имени не вспомнить! Ни имени, ни самой девушки. Она, кажется, носила очки, но надевала изредка, когда читала…

Дерево называлось павлония.

Потом… Потом такого уже не было. Отец вновь начал пить, мама трижды в ход ложилась в больницу, постарела, перестала смеяться. Может, поэтому и не вспоминался далёкий счастливый август, забылся, ушёл… А теперь почему-то перед глазами встал, словно ему, Алёше Лебедеву, вернуться позволили. Как это у Геннадия Шпаликова? «Там, где — боже мой! — будет мама молодая и отец живой.»

Девушку звали Света

…Над неровным шахматным полем, над двумя реками — светлой и тёмной — неслышно и неотвратимо плыли птичьи стаи. Белая — над чёрной рекой, чёрная — над белой. Птицы возникали неоткуда, из изгибов клеток-полей, из крыльев иноцветных соперниц. Вот и два города — тоже разные, но чем-то и похожие, словно близнецы. Белые птицы над чёрными крышами, чёрные над…

Все верно. Эшер, как и обещано, одна из самых известных работ. Перед этим был дом-загадка, где лестницы ведут вниз и одновременно вверх, до этого — водопад…

Оказывается, он все видел? Когда?!

Удивиться, как следует, по-настоящему, Алексей не успел.

Звонок! В дверь? В дверь.

— Не повторяйся, Хорст. Ты очень смелый, я знаю. Лучше пока спрячься… Как там наш?

— Доходит.

(2`36)

А ведь эти двое, Хорст с Женей, боятся!

Сзади о чем-то говорили — негромко, но очень твёрдо. Алёша не прислушивался. И так ясно — медведь пришёл. Странно только, почему Жениного предка Профессором кличут? Может, он профессор и есть (книг сколько, ого!), но подобные прозвища только в детском саду бывают. Обзывают так очкариков — и зануд-«вумников». А ещё в анекдотах про студентов: «А это уже второй вопрос, профессор!».

Боятся! Нашкодили — только как? Программу с картинками без спросу запустили — или…

Снова пятнышки — слева направо, в несколько рядов, переливаются, текут. Оранжевое на чёрном, красиво!..

И музыки нет. Вроде как метроном, только далеко очень.

— Сейчас закончится. Можешь телеграмму послать.

Женя снова рядом — слева, как и в машине. Как подошла, не заметил даже. Покосился Алёша на ту, что с носиком, очки на собственном носу поправил. И телеграмму можно — прямо в Европейский Суд. Зверски избит при защите демократии, подвергнут издевательствам посредством формалиста Эшера…

— Несколько секунд тебя будут слышать. Вслух не надо, про себя говори. Только чётко, слова отделяй.

Ничего Алексей не понял — и как понять такое? Кто услышит? Пыль в компьютере? У них что, пыль телепатическая?

С другой стороны… Если тут музычкой лечат, картинками реанимируют…

Ничего не болит! Ничего не болит!

…Почему бы и нет? Всем, всем, всем, демократия в опасности!.. А впрочем, хрен с ней, с демократией, обойдётся. И так пострадал за неё, родимую.

Поглядел Алёша, борец за общечеловеческие ценности, на чёрный экран, ухватил зрачками неверные оранжевые огоньки. Про себя, значит? Слова отделять? Ладно!

— Не — хочу — больше — быть — идиотом! — Хочу — идиотами — командовать!

Проговорил — даже губами не двинув. Поразился. На экран взглянул.

Погас экран. Пусто!

— Пошли — Женя рядом вздохнула. — С папой познакомишься. Только умойся сперва.

Умыться? Так у него же кровь на лице!

— Добрый день!

С первого же курса себя приучил.