Воспоминание об особняках

Мне повезло, что, по мере того как я взрослел, а дома, казалось, становились все меньше и меньше, я вырос среди больших зданий. Думаю, поэтому у меня такое нежное, граничащее с благоговением отношение к особнякам. Несколько лет назад в Париже я оказался в великолепном здании девятнадцатого века, бывшем отеле «Ротшильд». Я потягивал коктейль в шикарном обеденном зале – скромном помещении в стиле Людовика XV, размером чуть меньше баскетбольной площадки, обшитом деревянными панелями, с хрустальными люстрами. В архитектуре таких зданий я находил то, о чем создатели и не думали: карнизы на стенах с внешней стороны, по которым очень удобно подкрадываться к окнам; мраморные полы, вполне пригодные, чтобы кататься на велосипеде или на роликовых коньках; лотки в прачечной, подходящие для физических опытов.

Когда я прочитал книгу «Возвращение в Брайдсхэд», меня охватило знакомое чувство: тоска по пропавшему дому, где прошли самые счастливые дни моей жизни. Интересно, смогли ли психологи классифицировать синдром Брайдсхэда или он просто перешел в категорию ощущений праздных богатых людей?

Но, как многие роскошные пережитки прошлого, большие особняки стали предметами, которыми только восхищаются. Дом, в котором выросла моя мать, построенный в георгианском стиле и расположенный на красивейшем участке земли в Ванкувере, провинция Британская Колумбия, был продан в 1965 году после смерти деда. Спустя несколько лет я смотрел в кинотеатре фильм с участием Энн Маргрет и Джека Николсона. Сцена, где они занимались любовью, была снята в том же саду, где я в детстве обычно играл с плюшевым медвежонком. А через некоторое время новый владелец Шэннона – так называлось наше поместье – продал его застройщикам. Дом и участок были перепланированы, и там, где раньше были клумбы с лавандой, где росли розы, подсолнухи и ряды кипарисов, теперь вы увидите сто девяносто квартир в собственности кондоминиума.

Не так давно мы похоронили мать моего отца рядом с могилой дедушки под ореховым деревом на кладбище квакеров в Северной Каролине. Кизил и азалия пышно цвели белыми и розовыми цветами. Так было всегда, когда я с севера приезжал к бабушке, иногда позвонив ей уже с дороги, чтобы сказать, что я еду с толпой бесшабашных университетских друзей.

– Милый, – всегда спрашивала Мими, внутренне напрягаясь в ожидании нашего вторжения, – надолго вы приедете?

Скоро машина сворачивала на дорогу, посыпанную белым гравием, которая поднималась по уступчатому холму, извиваясь между сосен и магнолий, и вела прямо к дому. Балкон дома утопал в пурпурных цветах глицинии. В день похорон мы бросили прощальный взгляд на дом. Новый владелец позвонил нам и любезно разрешил пройтись по поместью, но мы незаметно проехали мимо, будто нарушители.

Мой дедушка купил этот дом в тридцатые годы после своей бурной карьеры в революционной Мексике. Это был заброшенный дом на вершине холма, в первый раз разрушенный еще во время Войны за независимость. Дом стали называть «Камчаткой» в честь русской провинции, находящейся на краю света. Когда его перестроили в пятидесятых годах девятнадцатого века, он находился в двух милях от города – для экипажей дорога была длинной. Легенда гласит, что рабочие спрятали здесь клад с серебром, чтобы оно не досталось солдатам Севера. Здесь жила Мэри Честнат, автор знаменитых дневников времен Гражданской войны. Ее муж Джеймс построил тут дом, чтобы она могла в нем отдыхать и принимать гостей. Мы не знаем, как выглядел дом в то время, но даже в своем первоначальном виде он не мог быть так же прекрасен, как его сделал мой дед почти век спустя. Какая же у него была фантазия!

Странно обнаружить такое чувство прекрасного у сына шерифа из Техаса. Дед пригласил из Италии человек шесть садовников декораторов, и опаленный голый холм превратился в цветущий рай.