Ибо они уже в спальне, надо мной, вскоре я слышу её стенания. Она кричит. Блажит как подранок. Неустанно. Он трахает её как скот. В нескольких метрах от моей головы. Неустанно. Теперь я вижу её совершенно ясно, вижу, как она растопырилась на кровати, раком, вся в кислой потной испарине, и груди дёргаются, как два гладких вымени, каждый раз, как он всаживается в неё сзади. Она верещит, а в промежутке хохочет, будто от удовольствия.

О поспать речи нет. Но хотелось бы мне оказаться этажом выше? Сроду не слыхал, чтобы женщина так голосила. Даже страшно. Они трахаются и трахаются, столько ни один мужик не выдержит ни с какого перепоя, и я представляю себе всякие инструменты и дильдо гнусного телесного цвета, и думаю, что такой лоханке всё одно, и сам этот мужик лишь дильдо, и она упиздюлит всё, с чем он в неё ни сунься. Такой она имеет вид, думаю я, потом оказывается, что подушка залита слезами и сил моих нет, тогда я встаю, тащусь на кухню и опрокидываю в себя стакан холодного как лёд, белого молока.

— Само собой, сделанная работа будет тебе оплачена, — звучит в телефоне голос Нильса Аслаксена.

Наконец мне удаётся живо его представить. Двубортный пиджак, колом торчащий на животе, красный галстук, идиотские шнурочки на мокасинах, серые лохмы на голове, отёчное невыразительное лицо, безнадёжно немодные окуляры, бессмысленные поросячьи глазки за толстыми линзами, трудовые кулачищи, один из которых тягается в массивности с подпирающим его громоздким «ролексом». Непонятно, как мне хоть на секунду могла померещиться нелепая мысль, что подобное существо будет моим союзником. Да он им и не был.

Я не отвечаю. Телефон, как никакое другое приспособление, позволяет сделать паузу мучительной. Проходят какие-то секунды, и я слышу на том конце провода шкварчание: он упаривается в собственном жире.

— Ты слушаешь? — спрашивает он наконец.

— Да, — отвечаю я.

— Но у меня есть к тебе встречное предложение. Руководству настолько понравились твои эскизы, что они готовы включить тебя в нашу постоянную дизайнерскую группу. Эти ребята собираются раз или два в месяц, в неформальной обстановке, под пиццу, иногда с пивком, и набрасывают разные идейки, бывает отличные, к совету директоров. Мы им за это хорошо платим.

На это я тоже не отвечаю.

— Как тебе такая идея? — спрашивает Аслаксен.

— Давай уточним, правильно ли я тебя понял, — говорю я.

— Давай.

— Ты сказал, что производство серийной мебели «Радиус» сейчас невозможно, ни под этим названием, ни под другим?

— Невозможно. Руководство пришло к такому выводу, получив смету и полные выкладки. Мы не можем этого сделать, потому что это не укладывается в те условия производства, по которым «ANK» вынуждена жить. Мне тоже очень жаль. Я был горячим энтузиастом твоего проекта.

— Это правда. Но теперь ты говоришь, что фирма хотела бы воспользоваться моим умением, но в неформальной и не накладывающей обязательств манере, что-то вроде проектной группы?

— Именно так.

— Неформальной вплоть до пиццы и иногда пивка?

— Мы так всегда делаем, и отлично. Поверь, от этих встреч большая отдача.

Я тяжело вздыхаю, настолько тяжело, что ему это явственно слышно.

— Тебе это предложение случайно не кажется слегка наглым? — спрашиваю я.

— Мы не хотели тебя... — говорит он кротко.

— Не хотели? Так не скажешь. По-моему, дело обстоит следующим образом: я предложил фабрике оригинальный, престижный проект, а в ответ получил: «Ваши затеи нам ни к чему, но, может, хотите покушать пиццы? Иногда с пивком?» Я его вообще не пью, чтоб ты знал.