Барселонцы дали Casa Mila называние «La Pedrera», что означает «Каменная громада». Дом был построен в Эщампле в 1909 году как доходный. В этом районе с середины прошлого века селился истеблишмент. Поэтому здесь сконцентрированы все самые потрясающие творения «модерна», как называют его каталонцы (хотя в норвежской традиции модернизмом считается нечто другое). Барселонский «модерн» — а это, помимо Гауди, ещё и Доменеч-и-Монтанер, и Пуич-и-Кадафалк, — клубок стилей, самым заметным из которых остаётся доведённый до крайности, пользуясь норвежскими терминами, «югенд».

— Гауди мне нравится, — отвечаю я, — и Casa Mila здание необыкновенное. Ты был внутри? Все комнаты роятся вокруг двух основных помещений, ни единого прямого угла. Чудо. Фасад я бы назвал кошмарным, но внутри и вкус, и нега. Хотя дом похож на восковую фигуру, забытую на жаре.

— Но ты имел в виду не Casa Mila? И вообще не Гауди?

— Нет. Более того, речь не идёт ни об испанском, ни о каталонском архитекторе.

Ульрик в замешательстве. Это видно. Он задумчиво качает головой.

— Павильон Миса ван дер Роэ, он справа по курсу, если подниматься от Дворца конгрессов на Монжуик.

— Мис?! Это больше в твоём стиле. Хотя мне не совсем по зубам, признаюсь. Мне кажется, я встречал упоминание об этом доме в путеводителях, но живьём его не видел.

— Это не дом в обычном понимании. Именно павильон. Причём не подлинник. Настоящий павильон снесли после Всемирной выставки 1929 года, а этот реконструировали в 1986 году, к столетию Миса ван дер Роэ. И реконструировали так себе — к примеру, сегодня невозможно сделать крышу из стекла того качества, которым пользовался Мис. Поэтому оптические характеристики нарушены.

— Крутейший функ, — острит Ульрик, попивая свой детский завтрак.

От словечка «функ» у меня сводит скулы.

— В этом вся соль. Павильон считается одной из вершин функционализма, но на самом деле в классическом понимании этого слова не является функционалистским. Ведь какая у павильона функция, что это вообще за тип сооружения? Мис не знал ответа на эти вопросы и построил то, что ему захотелось. В некотором смысле павильон — прощание Миса с каноническим функционализмом, в той мере, в какой он вообще может быть к нему приписан. Он был молчаливым противником и готовых модулей, и поточного производства зданий по промышленной схеме, а это основа основ немецкого функционализма, адепты которого мечтали о дешёвом, практичном и светлом жильё для пролетариев — вот их идеал. Миса хватило на два таких дома, потом — баста. В Барселонском павильоне внутренние перегородки из оникса, там мраморный пол и никаких следов практичности. Во всяком случае, о решении насущных проблем раб-класса двадцатых годов речь не шла наверняка.

— Катрине, а ты там была? — спрашивает Ульрик, и Катрине выглядывает поверх газеты.

— Где?

— В павильоне Миса в Барселоне.

Катрине стонет:

— Была, да уж. Одна из самых идиотских экскурсий в моей жизни. Там ничего нет, вообще — ничего: бассейн и несколько стульев. А Сигбьёрн, ты не поверишь, проторчал в павильоне полтора часа, но и тогда мне удалось вытащить его оттуда только угрозой, что я одна пойду к Prada мотать деньги.

— Но павильон красивый?

— Да, очень. Хотя смотреть в нём не на что. Внутри одна-единственная скульптура, обнажённая, если я правильно помню. Но в самом деле измучили меня не эти полтора часа, а то, что Сигбьёрн без умолку говорил об этом павильоне много дней подряд.

— Нельзя вынести больше культурного багажа, чем тот, с которым ты пришёл, — парирую я репликой, которую можно позволить себе, лишь твёрдо зная, что собеседник не станет оскорбляться,— такое говорят только гражданской жене, если она не вынашивает планов бегства.