Я уже знала ответ, но все же спросила (некоторые истории рассказывать трудно, и к их продолжению иногда приходится подталкивать каким-либо, пусть даже риторическим, вопросом): "Тебе? Почему тебе?"

Я все же не удержалась от желания дать ему понять, что предвижу дальнейшее:

— Сейчас ты расскажешь, что он сам попросил тебя сделать то, что ты сделал, оказать ему услугу: убить его на улице средь бела дня руками сумасшедшего, изрезать его навахой. Ну что, я права? Довольно необычный способ самоубийства, надо сказать! И довольно неприятный к тому же. И это при том, что существуют таблетки и еще много всего. Да и для вас с Руиберрисом слишком много мороки.

Диас-Варела бросил на меня взгляд, в котором читались досада и упрек: мое замечание показалось ему неуместным.

— Выслушай меня внимательно, Мария, и постарайся понять. Я рассказываю тебе все это не для того, чтобы ты мне поверила — мне все равно, поверишь ты мне или нет. Я думаю о Луисе: я надеюсь, что у нас с ней подобного разговора не состоится никогда, но состоится он или нет — во многом зависит от тебя. Обстоятельства вынуждают меня быть с тобой откровенным, хотя, как ты сама легко можешь догадаться, быть откровенным мне сейчас крайне неприятно. То, что нам с Руиберрисом пришлось сделать, нам самим было не по вкусу: это преступление, это убийство, с какой стороны ни посмотри. Запланированное и подготовленное убийство — так его квалифицирует любой судья, и ему будет безразлична причина, по которой оно совершено, даже если нам удастся доказать, что причина была именно та, о которой я тебе рассказал: суд рассматривает факты, а в этом деле факты говорят сами за себя. Потому-то мы и заволновались, когда Канелья начал говорить о звонках на мобильный телефон и так далее. Нам не повезло: ты подслушала наш разговор. Точнее, это была моя ошибка: я проявил неосмотрительность, я дал тебе возможность нас подслушать. Но раз уж ты знаешь многое, мне хотелось бы, чтобы ты знала все. Поэтому я тебе все и рассказываю. Ты не судья, ты сможешь меня понять. Потом поступай как знаешь. Решай сама, что делать с этой информацией. Впрочем, если ты не хочешь меня дослушать, я тебя принуждать не буду. Поверишь ты мне или нет — зависит не от меня, так что, если ты предпочитаешь, чтобы наш разговор на этом закончился, скажи сразу. Ты знаешь, где дверь, ты можешь уйти прямо сейчас.

Но я хотела дослушать. До самого конца. Я хотела со всем этим покончить.

— Нет-нет, извини. Продолжай, пожалуйста. Любой человек имеет право на то, чтобы его выслушали. — Я все же постаралась, чтобы в моих словах прозвучала доля иронии. — Для чего он отвел тебе этот срок?

Я чувствовала, что уже начинаю колебаться, что уже не так уверена в своей правоте: обида в голосе Диаса-Варелы казалась неподдельной (хотя именно интонацию обиды подделать легче всего, и люди, чувствующие за собой вину, чаще всего прибегают именно к этому методу защиты. Впрочем, и невиновные тоже обычно говорят таким тоном). Я сознавала, что, чем дальше он будет рассказывать, тем сильнее будут мои сомнения, что я не избавлюсь от них, когда выйду из этой комнаты, из этого дома. Нельзя позволять людям говорить и говорить, убеждать, заставлять им поверить. Их нужно сразу остановить. Не позволить лгать. Или открыть правду?

Он немного помедлил, прежде чем вновь заговорить, а когда заговорил, тон его был прежний: печальный, задумчивый, серьезный, но теперь в нем звучала еще и боль.

— Мигеля не слишком страшила мысль о смерти, как ни трудно поверить в это: ведь ему еще не было пятидесяти, у него была любимая жена и маленькие дети, и все у него в жизни было хорошо. Конечно, он не думал, что умрет так рано, — это трагедия для любого человека.