— Тебе это не кажется странным? Всякий скажет, что для нее было бы меньшим ударом узнать о его болезни, чем увидеть его на земле в луже крови, изрезанного ножом. И что после такого жестокого, зверского убийства ей будет гораздо тяжелее оправиться. Или примириться со случившимся, как теперь говорят. Ты согласен?

— Возможно, ты права, — согласился Диас-Варела. — Но для Мигеля это было не самое главное. Я тебе уже говорил, что его приводила в ужас мысль о том, что придется пройти все этапы, предсказанные его другом Видалем. Мысль о том, что Луиса будет свидетелем его медленного и мучительного умирания, тоже волновала его, но гораздо меньше, чем первая. Человек, который знает, что скоро умрет, погружен в себя. Он мало думает о других, даже о самых близких, самых любимых, хотя не забывает их и старается о них позаботиться. Он знает, что уйдет один, что его близкие останутся, и это вызывает у него досаду и даже злость. Они кажутся ему чужими, он отдаляется от них, замыкается в себе. Он не хотел, чтобы Луиса наблюдала его агонию, но самое главное — он не хотел умирать так, как должен был умереть. Заметь, он понятия не имел, какой будет его внезапная смерть, — оставил это на мое усмотрение. Он даже не был уверен, что умрет так, как решил: у меня могло ничего не получиться, и тогда ему пришлось бы или покориться судьбе и ждать, когда болезнь сделает свое дело, или надеяться, что у него достанет сил выброситься из окна, когда боль станет нестерпимой, а тело изменится до неузнаваемости. Я ему ничего не обещал, я не говорил, что согласен.

— Чего ты ему не обещал? На что ты должен был согласиться?

Диас-Варела снова посмотрел на меня пристально и в то же время рассеянно, словно обволакивая взглядом. Мне показалось, я заметила в его глазах искру раздражения. Но, как любая искра, она быстро погасла, и он ответил на мой вопрос сразу:

— Выполнить его просьбу, что же еще? Он попросил: "Помоги мне умереть. Сделай это за меня. Не говори, когда и где это произойдет, пусть смерть будет для меня неожиданной. У нас есть полтора или два месяца. Придумай что-нибудь и сделай это. Мне все равно, как это будет. Но лучше, чтобы смерть была быстрой — чем меньше я буду страдать, тем лучше. И пусть это случится как можно скорее. Делай, что хочешь: найми кого-нибудь, кто пристрелит меня или собьет, когда я буду переходить улицу, пусть на меня обрушится стена или откажут тормоза в машине или фары — мне все равно, я не хочу об этом ни знать, ни думать. Возьми все на себя, сделай что угодно — что сможешь, что тебе придет в голову. Ты должен оказать мне эту услугу, должен спасти меня от того, что меня ждет в противном случае. Я знаю, что прошу слишком многого, но я не в силах ни покончить с собой сам, ни отправиться, как советует мой друг, в Швейцарию, заранее зная, что еду туда умирать среди незнакомых людей, — это все равно что отправиться на собственную казнь, все равно что уже умереть и продолжать умирать всю дорогу туда, пока там не умрешь окончательно. Я предпочитаю просыпаться каждое утро здесь, чтобы мне казалось, что все идет как всегда, что в моей жизни ничего не изменилось. Предпочитаю продолжать жить, как жил, каждый день страшась и надеясь, что этот день — последний, и не быть в этом уверенным. Вот это и есть самое главное — не быть уверенным. Это единственное, что может мне помочь, и я знаю, что мне хватит сил перенести это.