И теперь Глэдис его спрашивает, в приличном ли он виде. Как она сможет определить?

Она принесла ему чашку чая и городское издание Таймс , все еще сырое, только что из-под пресса. И то и другое было осторожно положено на стол.

И… О боги, они напечатали его иконографию. Его самую настоящую иконографию! Он, Ветинари и еще какие-то знатные лица вчера вечером, все смотрят на новую люстру! Он умудрился немного двинуться, так что изображение было слегка размытым, но это все равно было то самое лицо, которое каждое утро смотрело на него из зеркала при бритье. До самой Генуи были люди, обманутые, обдуренные, обведенные вокруг пальца и проведенные этим лицом. Единственное, чего он с ними не сделал, так это не облутошивал, и то только потому, что не знал, как.

Ладно, у него было универсальное лицо, похожее на множество других лиц, но было ужасным видеть его запечатленным в газете. Некоторые люди думали, что иконографии крадут душу, но у Мойста в данном случае на уме была свобода.

Мойст фон Липовиг, опора общества. Ха…

Что-то заставило его приглядеться повнимательней. Что это за человек за ним стоит? Похоже, что он смотрит через плечо Мойста. Полное лицо, борода, похожая на ту, что у Лорда Ветинари, но только если бородка патриция напоминала козлиную, тот же самый стиль на другом человеке выглядел как результат случайного, бессистемного бритья. Кто-то из банка, так? Было столько людей, столько рук для пожатия, и все хотели попасть на картинку. Человек выглядел загипнотизированным, но процесс снятия своей иконографии часто так на людей действует. Просто еще один гость или кто-то, занимающий важную должность…

И они поместили эту картинку на первую страницу лишь потому, что кто-то посчитал главный сюжет газеты про очередной лопнувший банк и толпу злобных клиентов, пытающихся повесить управляющего, не заслуживающим иллюстрации.

Что бы редактору не проявить чувство приличия и поместить картинку всего этого, добавив огоньку в повседневную жизнь? О нет, лучше пусть будет изображение Мойста чертового Липовига!

И боги, поставив человека перед перспективой виселицы, не смогли удержаться от еще одного раската грома. Вот, ниже на странице, заголовок «Подделывающий Марки Будет Повешен». Казнят Оулсвика Дженкинса. И за что? За убийство? За то, что он был печально известным банкиром? Нет, просто за подделку пары сотен листков марок. Качественной причем работы, Стража никогда бы не зацепилась, если бы они не ввалились к нему на чердак и не нашли бы полдюжины листков красных полпенсовых марок, вывешенных на просушку.

И Мойст давал показания, прямо там, в суде. Ему пришлось. Это был его гражданский долг. Подделка марок представлялась столь же страшной, как подделка монет, и он не мог уклониться. Он был главным почтмейстером, в конце концов, уважаемой фигурой в обществе. Он бы почувствовал себя немного получше, если бы человек ругался или свирепо смотрел на него, но он просто сидел на скамье подсудимых, маленькая фигурка с тонкой бородкой, и выглядел потерянным и смущенным.

Оулсвик подделывал марки стоимостью всего в полпенни, это так. Что не могло не разбивать сердце. О, он и сам подделывал бумаги большей ценности, но кто пойдет на такой риск за полпенни? Оулсвик Дженкинс пошел, и теперь он сидел в камере для смертников в Танти, и у него было несколько дней, чтобы поразмышлять над природой жестокой судьбы, прежде чем его поведут сплясать в воздухе.

Были там, знаем, подумал Мойст. Все померкло — а потом у меня вдруг появилась целая новая жизнь. Но я никогда не думал, что быть твердо стоящим на ногах гражданином настолько плохо.

— Эм… спасибо, Глэдис, — обратился он к фигуре, вежливо стоящей рядом с ним.

— У Вас Назначена Встреча С Лордом Ветинари, — сказала голем.

— Я уверен, что нет.

— Снаружи Стоят Два Стража, Которые Уверены, Что Да, Мистер Липовиг, — прогремела Глэдис.