Заседания. Постоянные заседания. И довольно скучные заседания, что отчасти было причиной их существования. Скука любит компанию.

Почтовые службы больше не перемещались по городу. Они обосновались на местах и теперь эти места требовали работников, и штатных расписаний, и зарплаты, и пенсий, и ремонтных служб, и ночных уборщиков, и графиков дежурств, и дисциплины, и инвестиций, и еще, и еще…

Мойст печально посмотрел на письмо от госпожи Эстрессы Партлей из Кампании Равных Ростов. Почтовая Служба, очевидно, нанимала недостаточно дварфов. Мойст написал ей, по его мнению — весьма разумно, что треть всего персонала являются дварфами. Она ответила, что не в этом дело. Дело было в том, что раз дварфы обычно высотой в две трети человеческого роста, то Почта, как ответственное полномочное лицо, должна нанимать одного целого и треть дварфа на каждого служащего-человека. Почта должна стремиться к дварфийскому обществу, говорила госпожа Партлей.

Мойст взял письмо большим и указательным пальцами и отпустил падать на пол. Оно стремится вниз , госпожа Партлей, стремится вниз .

Еще там было что-то про жизненные ценности.

Мойст вздохнул. Как все изменилось. Он стал ответственным государственным служащим, и люди могли безнаказанно обращаться к нему с такими выражениями, как «жизненные ценности».

Тем не менее, Мойст был готов поверить, что существуют люди, получающие удовольствие от созерцания колонок цифр. Он в их число не входил.

Прошло уже несколько недель  с тех пор, как он в последний раз придумывал марку! И намного больше с тех пор, когда он в последний раз испытал то покалывание в пальцах, тот зуд и то чувство полета, означающие, что в его голове возник коварный замысел, призванный перехитрить того, кто надеялся перехитрить его самого.

Все было таким… Респектабельным. И от этого становилось душно.

Потом он вспомнил про сегодняшнее утро и улыбнулся. Ладно, он застрял, но теневое братство ночных лазутчиков признавало здание Почты чрезвычайно сложной задачей.

И он смог проболтать себе выход из сложной ситуации. В целом, это была победа. Были даже моменты, между минутами дикого ужаса, когда он чувствовал себя живым и парящим.

Тяжелые шаги в коридоре свидетельствовали о том, что приближалась Глэдис с его полутренним чаем. Она вошла, низко пригнув голову, чтобы не удариться о косяк, и с ухватками огромного, но обладающего невероятной координацией, существа, поставила чашку и блюдце, не вызвав никакой ряби. И сказала:

— Экипаж Лорда Ветинари Ждет Снаружи, Сэр.

Мойст был уверен, что в последнее время в голосе Глэдис стало больше высоких ноток.

— Да я с ним час назад виделся! Чего он ждет-то? — воскликнул он.

— Вас, Сэр. — Глэдис отвесила книксен, а когда голем отвешивает книксен, то это можно услышать .

Мойст выглянул из окна. Черная карета стояла возле Почты. Рядом околачивался возница и спокойно курил.

— Он сказал, что у меня встреча?

— Кучер Сказал, Что Ему Было Велено Ждать, — ответила Глэдис.

— Ха!

Прежде, чем выйти, Глэдис сделала еще один книксен.

Когда дверь за ней закрылась, Мойст вернулся к стопке бумаг на столе. Верхняя пачка была озаглавлена «Протоколы Заседания Подкомитета Подвижной Почтовой Службы», но больше это было похоже на трактаты.

Он поднял кружку с чаем. На ней было написано «Не обязательно быть психом, чтобы работать здесь но это помогает! ». Он уставился на нее, потом рассеянно взял толстое черное перо и поставил запятую между «здесь » и «но ». А еще вычеркнул восклицательный знак. Он ненавидел восклицательный знак, его маниакальное, отчаянное веселье.