Разумеется, кое-что из того, что рассказывают нам наши гости, — секретные сведения, и мы не имеем права их разглашать. Иногда даже имена у наших гостей бывают секретными. Вот как в этот четверг, например, когда директор представил нам очередного гостя — Аверченко Виталия Яковлевича, как крупного специалиста по борьбе с контрабандой и хищениями художественных и культурных ценностей, мы сразу поняли, что имя скорее всего не настоящее — и настоящим именем, понятное дело, никто из нас интересоваться не вздумал.

Этот Виталий Яковлевич был невысоким подтянутым мужиком, одетым в неброский, ладно сидящий костюм. Говорил он негромким и спокойным голосом, чуть ли не смущаясь того,' что выступает перед аудиторией.

— Чем отличаются дела прежних времен от нынешних? — переспросил он. — Я бы сказал так. В прежнее время дела были поинтереснее: преступники шли на всякие хитрости, чтобы контрабандой вывезти за рубеж бесценную икону или другое национальное достояние! Поединок с ними действительно был борьбой умов, достойной Шерлока Холмса. Чуть зазеваешься — в два счета обведут вокруг пальца. Вот, например… — Он ненадолго задумался. — Мы шли по следу одной кражи в крупном провинциальном музее. Не буду называть музей, это и неважно. Суть в том, что при очередной инвентаризации в запасниках не досчитались нескольких этюдов, на время убранных туда из основной экспозиции. Это были эскизы Сурикова к «Боярыне Морозовой». Эскизы, как вы понимаете, очень ценные, но не из тех, которые можно хорошо продать на Западе. Говоря «хорошо», я имею в виду продать не за три тысячи долларов, в то время когда они стоят пятьдесят, а хотя бы за двадцать пять. Выходит, эти картины похитили для внутреннего, так сказать, «употребления». Но кто мог быть заказчиком подобной кражи? Кто-то из подпольных коллекционеров. Выходит, надо было искать подпольного коллекционера, обладающего очень большими деньгами. В принципе большинство частных коллекций было тогда на виду, и коллекционеры, надо сказать, довольно охотно с нами сотрудничали. Тому были разные причины. Они понимали, что только мы можем защитить их от воров… И прямо скажем, от произвола тогдашнего законодательства, которое позволяло лишить коллекционера его коллекции, объявив ее национальным достоянием. Кроме того, любую куплю-продажу по тогдашнему законодательству, можно было расценить как спекуляции, и только от нас зависело, отнесемся мы к тому или иному обмену между коллекционерами как к честной сделке или решим, что было нарушение закона и что надо привлекать к ответственности.

— В общем, нормальные времена были, — не выдержав, подал голос Колька Егупкин. — И работать было легко.

— Не скажи… — Виталий Яковлевич покачал головой, — не так уж это облегчало работу. Во-первых, представьте себе: человек всю жизнь собирал произведения искусства, иногда ограничивая себя во всем… Да, были и такие, которые на хлебе и воде сидели, чтобы пополнить коллекцию… И вдруг, из-за нарушения какого-то абсолютно идиотского параграфа закона, он мог потерять все. А то и без всяких нарушений. В общем, всколыхнули мы коллекционеров, занимающихся русским искусством. А тем временем вели расследование: когда, как и при каких обстоятельствах картины могли исчезнуть из запасников. Ответить на вопрос «как» — означало почти ответить на вопрос «кто». И вот что стало вырисовываться…

Виталий Яковлевич опять ненадолго замолчал, задумавшись, потом продолжил:

— От момента, когда картины из основной экспозиции были убраны в запасники, до момента инвентаризации прошло три года.