Я не уверен, что Америка знала об этом, но в дни моего детства у нее был еще один враг, кроме Советского Союза, Восточной Германии, Китая и Северной Кореи. Правда, враг не особенно большой, не особенно сильный, даже, честно говоря, не такой уж особенно страшный, но зато принципиальный, непреклонный и въедливый. Этим врагом были несколько десятков кибуцев и мошавов, составлявших так называемое Рабочее поселенческое движение Палестины.

Враждебность эта сохранялась долгие годы. Даже я, родившийся через два поколения после основания Нагалаля, еще успел быть ей свидетелем. Как-то в начале шестидесятых годов к нам в мошав приехали известные тогда певцы Исраэль Гурион и Бени Амдорский, которые называли себя «Дудаим», то бишь «Мандрагоры». Вначале они пели ивритские песни: «Вечер пахнет розами», «Стелется море пшеницы» и как естественное завершение — «Ой, земля моя, моя родина». Затем последовали несколько песен по-русски, все эти яблоки и груши, вани и катюши, и, наконец, в заключение — американская песня.

То была простая народная песня, наивная и симпатичная, которую в Америке исполнял, если не ошибаюсь, ансамбль The Weavers, то есть «Ткачи», а может быть, Пит Сигер в одиночку, — но, с точки зрения мошавников, исполнение такой песни означало непростительное идейное прегрешение. Капиталистическая песня?! Из Америки?! Да еще по-английски?! Двое разгневанных ветеранов вскочили с мест, закричав: «Не бывать такому в Нагалале!» — и певцам не дали продолжать.

Так что тот красный лак на моих ногтях, с которого я начал, тоже был «американской гадостью» — чем-то несказанно омерзительным, что тайком пыталось просочиться в наши трудовые ряды через картинки в американских журналах, через американские фильмы, через письма и фотографии американских родственников, а также с помощью слухов, которые, как и положено слухам, витали в воздухе и доносились из Америки до самых наших земель. И вот вам результат — ядовитый американский маникур уже совратил изрядное число людей в таких распущенных местах, как Тель-Авив, где моральные устои всегда были шатки, а идейность и принципы вообще неизвестны, и даже у нас в мошаве, вопреки всем усилиям отцов-основателей, тоже кое-кого сразил.

Случилось так, что это слово — маникур — поначалу удостоилось места в словаре наших семейных выражений, а уже отсюда перекочевало в словарный запас всего мошава, а может, и всей Долины. Строго говоря, оно пришло к нам в несколько ином виде, в составе выражения, которым мы в семье пользуемся по сию пору: Говорят, она еще и маникур себе делает! Выражение это описывает крайнюю степень нравственного падения, полный идейный и духовный распад личности. Оно родилось в одном из застольных разговоров, когда кто-то из членов семьи рассказал, что какой-то мошавник «продал дыни перекупщику с большой дороги», то бишь нарушил устав мошава, который разрешал продавать и покупать только через официальные каналы. В те времена такое нарушение было аморальным в полном смысле этого слова, и поэтому другой собеседник тут же поспешил добавить: «Это еще что! Говорят, его жена вдобавок завела шашни с одним парнем из Рамат-Давида» (не из соседнего кибуца, до такого еще не дошло, упаси Боже, но из расположенного поблизости от него одноименного военного аэродрома). И когда всем уже стало ясно, что речь идет о семье, ущербной во всех отношениях, нарушающей не только устав мошава, но и моральные нормы всего человечества, преступников растоптали окончательно, раздавили, как тяжелый крестьянский башмак давит жалкий окурок или таракана во дворе, пригвоздив их фразой, которая выявила самое грязное дно, самый предел человеческого падения: Говорят, она еще и маникур себе делает.