— Вы аккредитованы при Сенском суде, вы присягали! Почему вы не переводите этого «нет», которое мы все поняли?

Затем спор поднимается о трубах, которые были заказаны Советами в Америке: Романов утверждает, что Кравченко принял бракованный товар, мэтр Изар доказывает, что бракованные трубы были приняты Романовым.

Нордманн: Как вел себя Кравченко в денежных расчетах?

Романов: Подробно не могу рассказать, но нечистоплотно.

Мэтр Изар: В 1942—43 гг. Кравченко состоял при совнаркоме. Известно ли это вам?

Романов: Такой нуль! Никогда он не был в совнаркоме! Я помню, он был не согласен с нашим вождем…

Мэтр Изар: Каким образом в апреле 1944 года, после того, как было дано знаменитое интервью, советское посольство четыре дня отвечало журналистам в Вашингтоне, что никакого Кравченко оно не знает?

Но Романов на это ничего ответить не может. По просьбе председателя, он рассказывает через кого он узнал о процессе и от кого получил приглашение в нем участвовать: это был академик Трайнин. Судя по показаниям свидетеля, Трайнин был тем лицом, которому было поручено вербовать свидетелей в СССР для процесса Кравченко.

Суд отпускает свидетеля до среды, когда назначается очная ставка между ним и Пасечником, свидетелем со стороны Кравченко, знавшим Кравченко в Харьковском институте.

Драматический диалог

После перерыва, в накаленной атмосфере переполненного зала, в пять часов пополудни, появляется Зинаида Горлова.

Это — миловидная блондинка, 36 лет, обладательница, как выражались в старину, «роскошных форм», крепко затянутая в корсет. На ней черное платье. Лицо ее бледно и мрачно. Она рекомендует себя, как женщину-врача.

— Мне было 19 лет, когда я встретилась с Кравченко. Это была позорная страница моей жизни. В 1932 году мы поженились. Мои родители были против. Мой отец сказал про Кравченко, что это «безграмотный Дон-Жуан».

Далее идет мелодраматическая повесть о том, как сначала по желанию Кравченко, она сделала себе аборт, а затем родила ребенка, на которого он отказался давать «алименты».

— Он меня бил. Он бил посуду, — говорит Горлова монотонным голосом, как заученный урок, — он ревновал меня. Едва не убил…

Председатель: Он стрелял в вас?

Горлова: Нет, хотел стрелять.

Председатель: То-есть, целился из револьвера?

Горлова: Он грозил…

Когда Кравченко узнал, что она во второй раз беременна, он опять начал бить посуду, а потом заявил: теперь тебе время от меня уходить, а то ребенок испортит мне карьеру. «Тогда я ушла к родителям», — заканчивает свой рассказ свидетельница.

Председатель: Что же было потом?

Горлова: Кравченко не помогал мне. В 1935 году я вторично вышла замуж. Мой второй муж хотел усыновить ребенка от Кравченко, но этот последний долго не давал своего согласия на это.

Председатель: И никогда не давал денег на сына?

Горлова: Он сказал, что банкрот. Но теперь я свободна и молю Бога, чтобы сын не был похож на отца, а то я буду так же несчастна, как его мать. Кроме презрения и отвращения я к Кравченко ничего ни питаю.

Мэтр Нордманн начинает ставить свои вопросы: они сводятся к тому, чтобы доказать, что Кравченко лгал, когда писал свою книгу. Горлова говорит, что ни о коллективизации, ни об Орджоникидзе Кравченко никогда ей ничего не говорил.

Кравченко, бледный, взволнованный, с горящими глазами, встает со своего места. Он напоминает Горловой, что она с ним вместе была в колхозах, что ходила к Орджоникидзе.

Горлова: Это все сплошная ложь!

Мэтр Изар достает из портфеля документ, из которого явствует, что Горлова была в Кремле у Орджоникидзе и Кравченко прав. Бывшая жена Кравченко начинает медленно краснеть и просит стул, чтобы сесть.