Бывшая жена Кравченко начинает медленно краснеть и просит стул, чтобы сесть.
Кравченко: Не я лгу, а вы лжете! Вы скрыли от суда, что замужем не два, а три раза. (Впрочем, это не грех!) Ваш отец, Сергей Николаевич Горлов меня любил. О первой беременности вы признались мне через три дня после нашей свадьбы и сами захотели операцию, как этого хотела и ваша мать. В колхозах вы были со мной вместе, не выдержали этой жизни, но скрывали это, а то бы вас выгнали из Медицинского института, где вы учились. Затем вы поехали в Бердянск, отдохнуть от колхозных впечатлений. А по приезде из Бердянска мы, по обоюдному соглашению, разошлись. И я тогда не знал, что вы вторично беременны.
Горлова: Это все сплошная ложь!
Кравченко: Я прошу суд вызвать в среду моих свидетелей — которые знали Зинаиду Горлову, когда она была моей женой. Они подтвердят все, мною сказанное. (Горлова опускается на стул, голос ей изменяет). Вы помните Мишу Щербаня и Черникова?.. (Кравченко смотрит в глаза Горловой).
Председатель: Хочет ли он сказать, что предполагает, что сын — не от него?
Кравченко: Нет, я этого не говорю… Я платил за него в клинике. Его принимал проф. Шмундак…
Председатель сердится не на шутку
В эту минуту мэтр Нордманн, все время прерывавший Кравченко, возвышает голос. Он требует, чтобы ему дали возможность задавать свидетельнице вопросы. Это — суд, а не трибунал для речей Кравченко!
Председатель: Мэтр Нордманн, вы были храбрым офицером во время войны, но здесь я не допущу вашего авторитарного тона! Кравченко продолжает рассказывать дальше. Он иногда встречал Горлову на «проспекте», у него есть фотографии, где он снят с сыном…
Горлова: Это он гулял по проспектам, а не я!
Затем он говорит об ее отце. Он не умер, как утверждает свидетельница, а отбывает наказание в Сибири. Он — бывший офицер царской армии. А сама Горлова — жертва советской полицейской системы.
— Я требую, — говорит Кравченко, — чтобы она не выезжала до среды из Парижа, когда будет очная ставка ее с моими свидетелями. Я ей гарантирую жизнь до конца ее дней, если она хочет…
Мэтр Нордманн встает с места: Этот человек бросил жену с ребенком!
Председатель: О брошенном ребенке вы скажете в вашей защитительной речи!
Нордманн: Он предал женщину и свою родину!
Председатель (возвышая голос): Мэтр Нордманн, я прошу у вас слова!
Нордманн: Довольно мы слушали Кравченко!
Председатель: Мэтр Нордманн, я лишаю вас слова!
Нордманн: Я протестую!
В сильном шуме не слышно слов.
Горлова пытается «под занавес» сказать, что Кравченко «негодяй и подлец».
Кравченко кричит: «Опять грамофонная пластинка».
Мэтр Изар сияет, как и мэтр Гейцман: свидетели «Лэттр Франсэз» никого ни в чем не убедили: Нордманн и другие адвокаты противной стороны пытаются докричаться до председателя, который, рассерженный, встает и объявляет заседание закрытым.
Кравченко долгим взглядом смотрит на свою бывшую жену. Он взволнован и этого не скрывает, его волнение отчасти передалось в публику. Все встают со своих мест.
На часах — без четверти семь.
Восьмой день
После бурных инцидентов понедельника и в ожидании очных ставок, назначенных на среду, заседание вторника, 8 февраля, было сравнительно спокойным, если не считать едва не начавшейся рукопашной между Кравченко и свидетелем Колыбаловым.
Два советских свидетеля и один ученый француз (привыкший, как он выразился, вращаться в самом лучшем обществе) заполнили день. Заседание началось в 1 ч. 30 м. дня. Один из адвокатов «Лэттр Франсэз», Матарассо, напоминает, что желание ответчиков увидеть, наконец, русскую рукопись Кравченко, до сих пор не исполнено. |