Моралёв. Каждый ищет, где глубже.
Знаменский. Там иногда и тонет... А ведь начинали благородно: шофером на «скорой помощи».
Моралёв. Про «помощь» лучше не говорите!
Знаменский. Что так?
Моралёв. Противно вспоминать, каким идиотом был!
Знаменский. Спасать людей — идиотизм?
Моралёв. Спаса-ать... Это в кино насмотрелись. Там если какой в белом халате, его хлебом не корми, только дай кого спасти! А в жизни ему начхать, загибайся сколько влезет.
Знаменский. Похоже, крепко вас врачи обидели. Бюллетень, что ли, с похмелья не дали?
Моралёв. Эх, вы... я тогда почти в рот не брал! «Бюллетень»... Сидите себе в кабинетике, и снится вам, что люди вокруг честные и распрекрасные. Все-то они трудятся, все строят и все друг дружку спасают! Один Моралёв — сачок и вообще подлюга, детишек обижает. Это только с наивных глаз, гражданин майор!
Знаменский. По-вашему, я в этом кабинетике подлецов не видел? На любой вкус... Ладно, расскажите лучше про «скорую помощь», что там стряслось.
Моралёв. Можно и рассказать, если интересуетесь. Значит, пошел я в «скорую». Врать не буду — не с одного благородства. Нравилось полихачить от души. Езжай хоть по осевой, хоть на красный свет, никто не вякает. Между прочим, в «скорую» с разбором принимают, но я им доказал. Пусть молодой был, а шоферил уже как бог. Ну, вот... Ночью один раз женщину вез, с сердцем что-то... и черт меня дернул на носилки заглянуть... Ну ни дать ни взять мать родную увидел. Только помоложе. А тут она еще простонала и вроде позвала: «Саня!» Аж сердце ёкнуло: у меня брат Александр, так мама его, бывало, тоже Санькой... Я врача спрашиваю: выживет? Он говорит — целиком вопрос времени... Ну, гнал я тогда! Такое вытворял, будто вторая жизнь в запасе... Довез. Санитары бегом ее в приемный покой. И — на следующий вызов. Потом заскочил узнать... И тут меня поленом по башке: померла. У врачей, говорят, пятиминутка была. Пока до твоей знакомой руки дошли, она и тю-тю... Круто я тогда сорвался. Плюнул на ихнюю «скорую», а матери телеграмму отстукал: «Срочно сообщи здоровье». Представляете, дурак?
Знаменский. Я бы от души посочувствовал, Моралёв, если бы не одно твердое убеждение. Ведь вы не перепроверили, правда ли это?
Моралёв. Чего же проверять, когда ясно.
Знаменский. А мне вот неясно. И не верю я, что врачей не вызвали с какой-то пятиминутки к умирающей женщине! Вам было обидно, было жаль ее — может быть, до слез — верю. Но потом вы из этого случая сделали себе для всего оправдание — всему дальнейшему. Вот вам почему этот случай дорог.
Моралёв. Не оправдание, а глаза у меня открылись тогда! Понял, что жить надо красиво и себе на пользу.
Знаменский. Ладно, поговорим и про жизнь себе на пользу. У следствия к вам много неприятных вопросов.
Моралёв. Сначала, значит, душу разбередили, а потом с вопросами? Такое оно, ваше следствие?!
Знаменский. Давайте без показных нервов, Моралёв... Итак, красивая жизнь. Завтраки-ужины в «Арагви», маникюрша на дом.
Моралёв (меняет тон, прибедняется). Много я там позавтракаю-то... Возьмешь булочку да чашку кофе. Исключительно для ливера, гражданин майор, для звону. А маникюрша ко мне и вовсе по женской части. Замужняя, после работы несподручно, а днем — шасть к клиенту со своими пузыречками, и шито-крыто.
Знаменский. ЗИМ — тоже «для ливера»?
Моралёв. Машина не моя. Брат разрешает покататься.
Знаменский. С братом сейчас беседуют. Он на собственные средства приобрел свой автомобиль?
Моралёв. Раз с ним беседуют, пусть он и расскажет... все что надо. (Усмехается.)
Знаменский. У правды, Моралёв, загадочное свойство: сколько ее ни топи, она выплывает. |