— Естественно, Янов. Пока мне не докажут, что я ошибаюсь.

— Разумная позиция… Вас не интересует, откуда сомнения на ваш счет?

— Полагаю, вы все равно расскажете. — Коваль видит, что теперь разговор и пошел такой, какого он опасался.

— Расскажем, конечно, — Знаменский «передает эстафету» Томину.

— Вы посещаете могилу женщины, которую назвали своей матерью. Однако она не мать Янова, — жестко говорит Томин.

— Не стыдно устраивать подобную слежку? — Коваля передергивает, ему гадко, что за ним подглядывали.

— Есть немножко, — признает Знаменский, и затем они с Томиным молчат, давая понять, что ждут объяснений.

Коваль придумывает, как выкрутиться:

— Да, разумеется, она, — он не смог выговорить «не моя мать», — не мать Янова.

— Чья же?

— Олега Ивановича Коваля. Уважаемый бизнесмен. Перед моим отъездом из Вены просил навестить могилу. На кладбище я назвался сыном просто для удобства.

— Вы там бываете то и дело, — Томин в откровенную пользуется материалами наружного наблюдения.

— Люблю кладбищенскую тишину.

— Есть фотография: вы на коленях перед этой могилой. Посторонний человек?

Коваль оборачивается к Томину и рассматривает его как бы в задумчивости.

— Возможно, я что-то там приводил в порядок и это была удобная поза.

— Ох, Олег Иваныч, — качает головой Знаменский.

— Я не Олег Иваныч.

— А почему вы боитесь оказаться Ковалем? За ним крутые дела?

— Он производит порядочное впечатление.

— Вижу, — усмехается Знаменский. — Что вы делаете в психоневрологическом интернате?

— И это вы называете беседой?! — немножко срывается Коваль, но берет себя в руки: — Опять-таки просьба Коваля — позаботиться о сироте.

— Неплохо, — иронически хвалит его Знаменский за изворотливость. — У Коваля какие-то моральные обязательства перед Любовью Николаевной Хомутовой?

— Возможно, — буркает Коваль.

— Но если обязательства у Коваля, почему опеку над ее сыном вы хотите оформить на себя?

— Я, собственно, только прощупывал почву… как это вообще делается, — снова выскальзывает Коваль из сетей.

Зазвонил-таки начальственный аппарат, чтоб его ободрало! Томин аж сморщился.

— Да, — говорит Пал Палыч и некоторое время слушает. — Нет, такого постановления не подпишу… Нет… Нет… Только если вы отстраните меня отдела… Я напишу объяснение, — он кладет трубку и проходится по кабинету. — Мы говорили о Хомутовой, — Пал Палыч чуть-чуть упустил не нить, конечно, но ритм разговора. — Она была осуждена за участие в наркобизнесе. Проявила редкостную преданность шефу, который скрылся. По-человечески понятно, что его наконец взяла совесть.

Карты выложены. Коваль пробует отмолчаться, но не выдерживает давления паузы и спрашивает не вполне удачно:

— Думаете, это тот Коваль, которого я видел в Австрии?

— Когда смотрелись в зеркало, — уточняет Томин.

Коваль делает вид, что ему неловко от глупой шутки Томина. Какой упорный мужик. Сильный. Гибкий. Даже приятно — есть с кем потягаться.

Снова телефонный звонок.

Знаменский косится, но трубку не берет. Говорит Томину:

— Саша, нам бы промочить горло.

Томин достает из холодильника две бутылки пива, стаканы.