«Ну, понесло старуху!»

Приезжий счел, что раскусил ее вполне — «парижская матрасница». Но отчасти Прахова выступала и «купчихой»: вольные расходы нет-нет да и вынуждали расстаться с увесистым мешочком — но уже в иных сферах, в элитарном обществе, куда ни Чистодела, ни какого-нибудь Мишу Токарева и в подъезд-то не пустили бы.

И она же, использовав древние знакомства, некогда пристроила Миркина для «стажировки» в Столешников.

Горевала Прахова и досадовала, что с арестом Бориса жизнь ее поскучнеет, нечем станет занять мысли и воображение. И вот — приход Вольдемара. Возрождение и — не исключено — даже новые горизонты!

Отсюда и желание сразу показать себя, и подчеркнутое радушие, и стремление приручить звероватого незнакомца.

Однако он напрасно опасался, что старуху «понесло». Изложив свое политическое кредо, она решительно поднялась:

— Ну-с, приступим к делу. Металл с собой?

— Да.

— Положение ваше, конечно, затруднительно. Но вы милый мальчик, и грех наживаться на чужой беде. На первый раз рассчитаюсь, как платила Борису. Давайте.

Приезжий снял кожаный пояс-мешок:

— Два кэгэ триста.

— Знаю. Деньги были приготовлены.

Она отперла шкатулку на рояле, вынула пачку крупных купюр, получила в обмен пояс и унесла за ширму. Приезжий быстро пересчитал деньги: к положенной сумме приплюсовывался парное Миркина и парное Чистодела. Недурно.

За ширмой слышалась возня: хозяйка, надо полагать, проверяла вес и припрятывала шлих.

Приезжему уже не терпелось уйти.

— Пора расставаться, Антонина Валериановна, — сказал он, едва завидя ее.

— Опять вы торопитесь, Вольдемар. Вы еще должны мне рассказать, на чем, современно выражаясь, погорели.

— Погорел?.. — свел он брови. — Я пока ни на чем не горел.

— Да? А почему же я вас сразу раскусила, как вы думаете? Милиция подробно описала мне вашу внешность.

— А, черт!..

— Имейте в виду, вас ищут. Вас и того, который якобы должен Борису десять рублей.

— Не сказали, за что?

— Такие вещи полагается знать самому, дорогой, — справедливо возразила Прахова.

Приезжий встревоженно закружил мимо кресел на лапах и резных комодов.

— Надо смываться. Может быть, что за домом следят?

— Явных признаков нет. Сюда вы проскочили благополучно, иначе они бы давно явились. Но береженого Бог бережет. Настя!.. Взгляни, милая, нет ли вокруг шпиков.

Та взяла на кухне мусорное ведро и вышла.

— Думаете, она справится?

— Ах, молодой человек, мы с Настей прожили долгую жизнь, чего только не бывало! И пока справлялись.

Помолчали.

— Да вы не нервничайте. Если они тут, вы уйдете, как Александр Федорович.

— Какой Александр Федорович?

— Да Керенский же. Господи! — с неудовольствием пояснила хозяйка молодому невежде.

— А как он ушел?

— В дамском платье. Надо знать родную историю! …Да, так что там у вас стряслось? Раз вы пришли сюда, я должна знать.

— Ну сделал я заход на экспертизу по делу Миркина, пугнул, чтоб молчала… а то, мол, придушу любимого племянника.

— Какая кровожадность! — оживилась Прахова. — И что же?

— Такая гадина попалась: да-да, говорит, конечно, а сама, выходит, побежала жаловаться!

— M-м… нехорошо. Но что вас, собственно, толкнуло?

— Борис взвешивал дома металл?

— Как же иначе?

— Тогда на весах найдут шлих.