Пока я медленно задавал вопросы, а больной еще медленнее отвечал, у меня мелькала одна догадка за другой. Мог ли Михаил Золотницкий, будучи вчера в мастерской, посягнуть на секреты отца? И зачем ему это? Ведь мастер сам раньше думал привлечь сына к работе над «Родиной». Значит, Михаил, если бы он этого захотел, честным путем получил бы доступ к «секретным» таблицам. Мог ли похитить портфель кто‑либо из учеников? Конечно! Совсем нетрудно было воспользоваться ключами старика. Тут я вспомнил, что в разговоре по поводу письма в редакцию мастер просил не сообщать в милицию о попытке взлома несгораемого шкафа, не заводить дела. А теперь, после кражи, он, конечно, не будет на этом настаивать.

— Андрей Яковлевич, — сказал я, — может быть, сообщить о краже вашего портфеля в Уголовный розыск?

. — Что вы, уважаемый, что вы! — зашептал он и даже попытался замахать на меня руками. — Такое дело… Кого‑нибудь попутала нечистая сила! А я человека погублю…

В комнату на цыпочках вошел Михаил Андреевич со скрипкой и смычком в руках. Он остановился перед постелью.

— Отец! — произнес он робко. — Хочешь, сыграю «Жаворонка»?

Старик поднял глаза на сына, вздохнул и медленно опустил веки. Скрипач заиграл знакомую мелодию;

Между небом и землей

Песня раздается…

Мастер не сводил глаз с сына, и когда последняя, берущая за душу нота слетела со струн и растаяла, слезы выступили на его глазах.

— Моя? — еле слышно спросил он.

— Твоя, отец! — ответил скрипач. — Только утром закончил починку…

— Почему не принес мне?

— Ты же перед конкурсом работал день и ночь! Ну… и своими силами хотел. Я ведь уже не ученик‑первогодок…

Михаил Андреевич положил скрипку на одеяло возле руки отца. Тот стал ее гладить по слегка изогнутой, яркооранжевой спинке, где от середины в стороны разбегались неясные узоры.

— Соловушко мой! Эх, соловушко!..

Он заплакал. Скрипач наклонился к нему. И старик прижался губами ко лбу сына.

— Вот, сынок, — проговорил он, глотая слезы, — скрывал от тебя, все скрывал! А для чего? Все равно с собой ничего не унесу! Много бы отдал, чтобы пожить, поработать хотя бы годик! Я всему научил бы тебя, Михайла!

— А учеников? — тихо спросил я.

— Само собой… — еле донеслось до моих ушей.

Старик закрыл глаза и задремал. Михаил Андреевич вышел со мной из комнаты.

Теперь я твердо убедился в том, что зря подозреваю скрипача: не мог же он так безукоризненно сыграть роль любящего сына! Ни одного неискреннего слова, ни одного фальшивого жеста! Для этого надо иметь воистину гениальный актерский талант.

Да, но кто же взял красный портфель? И вдруг меня осенило: Савватеев!

КТО ТАКОЙ САВВАТЕЕВ?

В тот несчастливый день, пока я ждал в мастерской машину медицинской помощи, я успел осмотреть все стамески и лишь на одной обнаружил сломанный правый уголок. Судя по чернильной надписи на деревянной ручке, она принадлежала самому Золотницкому. Стамеска мне ничего не подсказала.

Вспомнив, что какой‑то слесарь чинил красный портфель, я выяснил его адрес и узнал, что полтора года назад он с семьей уехал на целину.

Оставались ученики и коллекционер Савватеев. Прежде всего я решил повидаться с ним.

Архитектор весело встретил меня, взял под руку и широко распахнул дверь в свой кабинет.