Начала я с одежды. К счастью, мои новые джинсы слегка пообносились и стали мне в самый раз. Они немного вытерлись и хорошо облегали фигуру, но при этом уже не врезались в живот, когда я нагибалась. К джинсам прекрасно подойдет мой новый топ. Он точно такого же цвета, как мои глаза, по папиному мнению, «голубые, как незабудки». Режиссер должен меня заметить, так что голубой цвет — то, что надо.

Я сделала маникюр, привела в порядок брови и намазалась поочередно всеми кремами для кожи, какие у меня есть. В субботу я шесть раз ополоснула волосы осветляющим шампунем, настоянным на травах, и к полудню понедельника добилась нужно эффекта — стала настоящей блондинкой.

В четыре часа пришла Лиз — показать, что она собирается надеть на съемки. Вышитый жакет, купленный в местной комиссионке (у Лиз совершенно нет вкуса!), и то жуткое платье, которое она просто обожает. Снять жакет она отказалась наотрез, но мне удалось уговорить ее надеть к нему вместо платья обыкновенную юбку и майку.

Накануне вечером я легла спать пораньше, чтобы хорошо выглядеть, и без четверти семь на следующее утро уже стояла на крыльце.

По дороге на работу папа подбросил меня в городской парк.

Подъезжая к парку, я увидела на детской площадке массу людей. На лужайке неподалеку были припаркованы четыре фургона, от которых по земле тянулись толстые провода. Все это выглядело очень внушительно и как-то… официально. От страха у меня пересохло во рту.

Папа ободряюще улыбнулся.

— Ну беги, принцесса, — сказал он, похлопав меня по плечу. — Убей их наповал. Ты просто красавица. Мы с мамой очень тобой гордимся.

Я кивнула. Иногда мои предки просто невыносимы. Мама способна часами рассказывать эпизоды из истории нашей семьи, а отец постоянно говорит о своей работе. Это так раздражает! Скучища. Хотя вообще-то они у меня хорошие.

— Спасибо, папочка! — Я чмокнула его в щеку. Потом осторожно выбралась из машины, разгладила складки на джинсах, поправила волосы и непринужденной походкой зашагала к площадке.

Подойдя поближе, я разглядела на земле переплетение кабелей, софиты и прочее оборудование: телекамеры, большой микрофон на подставке, черные ящики с торчащими из них проводами. Кое-где были расставлены большие белые зонтики.

Один фургон, по-видимому, служил аппаратной, а другой — чем-то вроде буфета на колесах — там раздавали кофе и бутерброды. Вокруг расхаживали человек десять, они деловито переговаривались и пили минеральную воду из бутылок. На меня никто не обратил внимания. Честно говоря, у меня душа ушла в пятки.

Впервые в жизни я обрадовалась, увидев Элмо Циммера. Похоже, он тоже обрадовался: выскочил из-за дерева, за которым прятался, опрометью бросился ко мне, схватил за руку и воскликнул:

— Ришель! Ты отлично выглядишь. А я как?

— Замечательно, — ответила я, даже не потрудившись посмотреть на него. (Элмо всегда выглядит одинаково.) — А где остальные?

Элмо беспомощно посмотрел на меня:

— Понятия не имею. Я сам только что приехал.

— Эй, Ришель! — послышался голос Тома Мойстена с противоположной стороны площадки. Я подняла глаза. Том вприпрыжку бежал к нам, ухмыляясь во весь рот и размахивая руками как безумный. Ярко-зеленая майка невероятных размеров болталась на нем как на вешалке. Вырядился как клоун.

Некоторые из киношников посмотрели на него, потом на меня, переглянулись и, заулыбавшись, перекинулись парой слов. Краска бросилась мне в лицо. Конечно, я хотела, чтобы меня заметили. Но не так же! Том понятия не имеет, как себя вести, С ним со стыда сгоришь.

— Пошли, — занервничал Элмо. — Лиз и Санни уже там.

Мы зашагали через площадку, перепрыгивая через провода и лавируя между людьми.