Дверь в номер Спиридонова была открыта и, когда мы к ней приблизились, навстречу нам выполз огромный зад, обтянутый доперестроечными синими трениками. За задом показался не менее внушительный торс, елозивший по полу мокрой тряпкой. Где-то там, в глубине комнаты, была еще и голова, сказавшая пропитым женским басом:

— Ну, бля, киносъемщики… Надо ж было так нумер засрать… Ну я, бля, коменданту все выскажу…

За этой репликой последовали стон и неудачная попытка разогнуться.

— Радикулит, бля… — донеслось из-под зала, и уборщица, скрючившись в три погибели и подхватив ведро, поползла к лестнице, так нас, кажется, и не заметив.

Дверь она не закрыла, и мы вошли. «Нумер» сиял чистотой. В том смысле, что он оставался таким же грязновато-неуютным, но в нем не было никаких следов вчерашней трагедии. Ковер сменили, стены, оклеенные моющимися обоями, были ровного песочного цвета. Короче, никакой преступник не замел бы так искусно следы, как эта скрюченная толстуха. «Ботинок!» — подумал я. Но, выйдя на балкон, я тут же, в уголке, нашел сиротливый австрийский ботинок «Gabor» сорок третьего размера. На его каблуке что-то темнело, но это оказалась не кровь. Просто Спиридонов при жизни наступил на собачье дерьмо. Дерьмо на ботинке — вот и все, что от него осталось.

Юрик смотрел на меня прямо-таки с состраданием.

— Приготовились!.. Камера! Начали! Соболин, иди к ней! Смотри в глаза… Ира, руки! — кричал режиссер.

«Вот козел», — равнодушно отметил я про себя, начиная привыкать к этому идиоту. Несмотря на вчерашнее убийство, съемки шли своим чередом, «отряд не заметил потери бойца». Кстати, именно благодаря мне Ирочка с самого утра насела на Семена, объясняя, что лучшей замены Спиридонову не найти.

Неручко обратился ко мне с этим предложением в обычной для него бестактной манере:

— Я вынужден просить вас сыграть эту роль, потому что съемки стоят, деньги идут, и мне не до принципов. Тем более что вы так этого хотели… — Этот придурок на самом деле думал, что Спиридонова убил я.

К завтраку подъехала целая кавалькада оповещенного о ЧП киношного начальства. С перевязанной головой притащился режиссер сериала Худокормов и после долгих споров с продюсерами добился срочной пробы меня в роли «меня». Ему было почти так же плохо, как и мне, поэтому вопрос был решен быстро, и я тут же подписал контракт, не переставая изумляться идиотскому калейдоскопу событий, в который я втянулся.

Кстати, что самое дебильное, никто не донимал меня вопросами о Спиридонове, видимо, все были уверены, что с них просто забыли снять показания — и слава Богу! Группа легко смирилась с тем, что исполнителя одной из главных ролей, выбывшего по причине смерти, заменили мной.

Ну а я сам?… Не знаю, как получилось, но мне почему-то было чрезвычайно важно, каким списанный с меня герой предстанет в сериале. Странно, насколько сильно, сильнее, чем новелла, взял меня за душу фильм.

Может… Хотя, нет, такое вряд ли бывает — нельзя войти в одну реку дважды.

На согласование моего отпуска за свой счет ушло немного времени. Обнорский уверен, что я здесь остался только из-за убийства… Ну и из-за убийства тоже… Тут дело чести — на съемках фильма по новеллам великого расследователя убивают человека, и дело нельзя возложить на плечи местной милиции. Тем более что эта милиция производит удручающее впечатление.

Сложней было с Анютой. Объяснить ей все происходящее не смог бы даже самый спокойный человек на свете, а я-то как раз был на таком взводе, что, когда Аня саркастически поинтересовалась, кто именно исполняет роль моей жены, просто повесил трубку.