Вздохнув, я включила компьютер и открыла текст ненавистной справки. В комнате было тихо. За соседним столом сидел за компьютером Зураб. Он боролся с финансовыми пирамидами и изредка давал выход переполнявшим его эмоциям, выкрикивая какие то короткие грузинские словечки. Модестова и вовсе было не слышно. Я попыталась сосредоточиться, но топливные компании определенно не шли мне на ум. Что то другое не давало мне покоя. «Наваждение какое то», – подумала я, ощущая неясную тревогу.

– А что это ты вдруг Голяком заинтересовалась? – словно читая мои мысли, произнес Глеб. – Я полагал, что всем мужчинам на свете ты предпочитаешь Агееву.

Своеобразное чувство юмора моего начальника всякий раз ставит меня в тупик.

– С моей сексуальной ориентацией все в порядке, – сказала я как можно более суровым голосом.

– Судя по книгам, которые ты читаешь, я бы этого не сказал, – продолжал он невозмутимо.

Типичный змей! И когда только он успел углядеть на моем столе «Другой Петербург» Ротикова.

– Эта книга, уважаемый Глеб Иванович, интересует меня не столько своей голубой направленностью, сколько тем, что, по моему разумению, это – хорошая литература. Читаю ее я исключительно в внерабочее время; и дала мне ее, между прочим, Марина Борисовна, за что я ей очень благодарна.

– Вот я и говорю, – засмеялся Спозаранник. А вместе с ним грохнули Зураб и Модестов.

– Не бери в голову, Валэнтина, – сказал Зурабу нарочито акцентируя грузинский акцент. – В конце концов, у каждого свои недостатки.

У меня появился законный повод обидеться. Стараясь сохранять достоинство, я взяла сигареты и отправилась к Агеевой.

Марина Борисовна встретила меня участливо.

– Что грустная, Валюта?

– Да вот, не выходит чаша у Данилы мастера, – пыталась отшутиться я.

– А ты ее пни, чашу то, – улыбнулась она, протягивая мне чашку кофе, и, глядя на мое расстроенное лицо, заговорщицки подмигнула: – Может, коньячку?

Откуда то из недр шкафа Агеева достала початую бутылку, которая хранится здесь со времен ее дня рождения. Спиртные напитки в «Золотой пуле» категорически возбраняются, поэтому, плеснув коньяк в кофе, она вновь спрятала бутылку за файловые папки, подальше от бдительных глаз Обнорского.

В отделе Марины Борисовны кофе всегда самый вкусный. Мы с наслаждением прихлебывали ароматную жидкость и разгадывали скандинавские кроссворды, к которым имели непонятное пристрастие. Наш кайф нарушил Обнорский. Он неожиданно возник в дверях и произнес:

– Ага, кофеек попиваете. Кроссвордики решаете в рабочее время?

– Андрей, дай передохнуть минутку. Горностаева вот грустит, я ее кофеем отпаиваю, – сказала Марина Борисовна.

– Кто обидел нашего королька? Нашего рубаху парня? – дурашливо заговорил Обнорский цитатами, обращаясь ко мне.

Я почему то смутилась, но Агеева мужественно встала на мою защиту.

– Кто ж, как не твой Спозаранник. Нагрузил работой бедную девочку. Совсем как ты меня.

– Что ж, будем увольнять как несправившуюся, – резюмировал Обнорский и вышел так же внезапно, как появился.

Не успели мы допить кофе, как на пороге появился начальник репортерского отдела Владимир Соболин. Он попросил Марину Борисовну срочно подготовить все имеющиеся в ее отделе материалы на Голяка.

«Опять Голяк», – подумала я.

Агеева, надевая очки, подошла к компьютеру и чуть раздраженно сказала:

– Господи! Ни минуты покоя. Что случилось то?

До того как стать журналистом, Соболин был актером. Он любит говорить. Речь его всегда напоминает сценические монологи и требует аудитории. Умело управляя голосом, он поведал нам, что примерно месяц назад господин Спозаранник записал на диктофон долгую беседу с неким Голяком.