Да, мы в Бога не верим.

Но истово веруем в Совесть.

В ту, что раньше Христа родилась

и не с нами умрет.

I

Лет этак двадцать пять назад в силу причуд советского книгоиздания большинству литературной братии (по крайней мере, питерской) поневоле приходилось быть в большей мере сказителями, нежели писателями, пробавляясь не честными публикациями, а так называемыми встречами с читательской аудиторией. Аудитории эти бывали самыми разными — от университета до цеха и от школы со спортивным уклоном до районного вытрезвителя. Приходили же мы туда не только по одному, но порою и по двое, по трое. Причем в составе подобных писательских десантов, как правило, оказывались не одни коллеги по литературному цеху, но смесь, с бору по сосенке — фантаст с поэтом, детективщик с драматургом… Тогда-то и пришлось мне несколько раз столкнуться с неким старшим (и намного старшим) коллегой, которого, не имея ни малейшего желания поминать имен всуе, назову Философом, ибо сей во многих иных отношениях весьма достойный писатель любил начинать выступление таким примерно пассажем:

— Я, товарищи, не только писатель. Я, товарищи, еще философ. И должен вам сказать, превзошел Маркса с Энгельсом…

Зал (вне зависимости от числа слушателей) тревожно замирал. Да и я, признаться, до сих пор диву даюсь, как он не боялся. Впрочем, многострадальный и многоопытный сиделец сталинских лагерей, он, возможно, свое уже отбоялся. И верил — не без оснований! — что больше его уже не тронут. И потому серьезно продолжал:

— Они нас, товарищи, чему учили? Диалектике: у всякой монеты — две стороны, у всякой палки — два конца… А я намного дальше пошел. Я доказал, что концов у всякой палки три. И третий конец, товарищи, — это середка.

Зал взрывался облегченным смехом. Философ же, обеспечив себе благосклонное внимание, от своих академических трудов переходил ко чтению какого-нибудь добротно реалистического рассказа.

И вряд ли кому-нибудь приходило в голову, что за эпатажем этим в действительности скрывается мысль более чем глубокая. И, замечу, имеющая самое непосредственное отношение к предмету нашего сегодняшнего разговора — романам известного американского фантаста Джеймса Блиша. К вышеупомянутой мысли мы, однако, вернемся позже. А пока, как положено канонами жанра, несколько слов о самом Клише.

II

В отличие от иных патриархов американской научной фантастики — Роберта Хайнлайна, Клиффорда Саймака или, скажем, Айзека Азимова — судьба не даровала Джеймсу Бенджамену Блишу долгой жизни. Ему было отведено всего пятьдесят четыре года, но сделать за этот срок он успел, прямо скажем, немало.

Родился Блиш в 1921 году в городе Ист-Оранже (штат Нью-Джерси). Он окончил биологический факультет университета Ратжерса, а поскольку пришлось это событие точнехонько на время вступления США во Вторую мировую, был, как и подавляющее большинство сверстников, призван в армию. Правда, ни на один из театров военных действий не попал, а провел все эти годы лаборантом в госпитале. В 1945 году он поступил в аспирантуру нью-йоркского Колумбийского университета, однако так ее и не закончил, окончательно решив посвятить себя литературной деятельности, а если точнее — научной фантастике.

Собственно, решение это зрело с юношеских — если не подростковых — лет. Еще в конце тридцатых Блиш примкнул к ставшей впоследствии знаменитой группе любителей фантастики, которая образовалась вокруг издаваемого Майклом Розенблюмом журнала «Футуриан» («Будущее») и потому называла себя «Футурианс», что на русский язык лучше всего перевести при помощи введенного в литературный обиход Велемиром Хлебниковым словца «Будетляне». Здесь Блиш свел близкое знакомство с такими будущими звездами американской НФ, как Айзек Азимов, Дэвид Кайл, Сирил Корнблат, Джудит Меррил, Деймон Найт (в 1977 году он выпустил книгу, посвященную истории этого кружка), Фредерик Пол, Дональд Уоллхейм и Ларри Шоу.