— Она не упомянула, как зовут сына?

— Говорила, но не в тот раз, а в другой, когда была, не побоюсь сказать, и вовсе пьяна. Все твердила, что его зовут Жак и что она очень давно с ним не виделась.

— Не отзывалась ли она дурно о муже?

— Никогда. Говорила только, что покойный был ревнивец и грубиян, но, в сущности, добрый малый, и что жилось ей с ним несладко. Умом он был слаб и вечно воображал себе невесть что. К тому же чересчур был честен — сущий простофиля.

— Навещал ли ее сын, после того как она поселилась в Ла-Жоншер?

— Мне она ничего об этом не говорила.

— Она тратила у вас много денег?

— Когда как. В месяц покупала у нас франков на шестьдесят, иногда больше — когда требовала выдержанный коньяк. Платила всегда наличными.

Больше торговка ничего не знала, и ее отпустили. Сменивший ее мальчик оказался весьма общительным. Для своих лет он выглядел высоким и крепким. У него был смышленый взгляд и живая, любопытная физиономия. Перед следователем он, казалось, вовсе не робел.

— Ну, так что же тебе известно, мальчик? — спросил следователь.

— На той неделе, в воскресенье, сударь, я видел у садовой калитки госпожи Леруж какого-то мужчину.

— В какое время дня?

— Рано утром, я как раз шел в церковь к заутрене.

— Понятно, — сказал следователь. — И мужчина этот был высокий, черноволосый, в серой блузе…

— Нет, сударь, напротив, маленький, приземистый, очень толстый и довольно старый.

— Ты не ошибаешься?

— Вот еще! — обиделся мальчик. — Я с ним разговаривал и видел его, как вас.

— Ну-ка, ну-ка, расскажи.

— Я как раз, сударь, шел мимо, когда увидел у калитки этого толстяка. Он был злющий-презлющий — просто ужас. Весь красный, даже макушка багровая. Я хорошо разглядел: он был без шляпы и почти лысый.

— И он заговорил с тобой?

— Да, сударь. Он меня заметил и окликнул: «Эй, малыш!» Я подошел. «Скажи-ка, — спросил он, — ты легок на ногу?» Я ответил: «Да». Тогда он взял меня за ухо, но не больно и сказал: «Коли так, сослужи-ка мне службу, а я дам тебе десять су. Беги к Сене. Возле пристани увидишь большое пришвартованное судно, зайдешь на него и спросишь патрона Жерве. Не беспокойся, он будет там; скажи, чтобы собирался отплывать, я готов». После этого он сунул мне в руку десять су, и я ушел.

— Как было бы приятно, — пробормотал комиссар, — если бы все свидетели были такие, как этот мальчишка.

— А теперь расскажи, как ты справился с поручением, — попросил следователь.

— Пошел на судно, сударь, нашел хозяина и передал, что было велено, вот и все.

Жевроль, слушавший с самым живым вниманием, наклонился к уху г-на Дабюрона.

— Господин следователь, — прошептал он, — не позволите ли мне задать парнишке несколько вопросов?

— Разумеется, господин Жевроль.

— Скажи, мой юный друг, — спросил полицейский, — узнаешь ты этого человека, если увидишь снова?

— Еще бы, конечно!

— Значит, в нем было что-то особенное?

— Ну да — лицо кирпичного цвета.

— И все?

— Все, сударь.

— Но ты видел, как он был одет. На нем была блуза?

— Нет, куртка с большими карманами.