Их было не три, а, наверное, в десять или в сто раз больше; перепонки уже ломило от их тоскливого воя на трех нотах. Они надвигались сплошной белесой лавиной, как селевой поток… Но Артур не смотрел в лица, он не мог оторвать взгляд от того, что несли вслед за беременными «землепашцами», точнее – уже не несли, а волокли по асфальту, вцепившись множеством жилистых, совсем не женских рук.

Голый подросток. Его сын.

Его держали за лодыжки и за кисти рук, лицо было невозможно разглядеть, голова его запрокинулась, ударялась о землю, о куски асфальта, летящие от лезвия сохи. На теле мальчишки не осталось живого места, ноги, живот и грудь превратились в сплошную рану. Из локтя левой, вывихнутой в плече руки торчал обломок кости, на бедрах и в паху кожа висела лоскутами, а с гениталий и затылка капало прямо в дымящуюся, свежую борозду…

Артур почувствовал подступающую тошноту и сквозь отвращение успел еще раз удивиться, как это может во сне тошнить; и тут ближайшая молодуха, со свечками в аквариуме, не прерывая воя, уставилась ему в глаза и оскалилась вдруг, как лошадь, вывернув обе губы, обнажив коричневые пеньки зубов…

– Нет! Не надо больше, хватит, хватит! – схватился за голову Коваль. – Я и так все это знаю.

– Что ты знаешь? – удивился кентавр.

– Я знаю, что мой сын ни на что не годен.

– Ты снова нечестен с нами, – опечалился Кощей.

– Да отвык я говорить правду, – повинился Артур. – На моей работе разве правду говорят? Я знаю, что мой сын… в случае, если понадобится… не сможет управлять страной.

– Уже лучше, – хлопнул в ладоши старик. – Вишь, раз себя отпустил малехо, можно и в настоящий ад прыгнуть.

35

ЛЮБИМЫЙ АД

…Пол в прихожей больше не радовал блеском паркета. Вместо теплого дерева подошвы ощущали шершавую поверхность гранита. Грубо притертые квадратные плиты, между которыми шелушились жилки раствора, покрывали всю поверхность пола от входной двери президентских покоев до ванной, а у поворота в малую столовую, где раньше начинался плотно приклеенный гобелен, теперь стелилось нечто абсолютно незнакомое. Какие-то золоченые кисти, бахрома, а дальше – золото на глубокой синеве, роскошный и совершенно невозможный в своей вакхической роскоши ковер.

…Спокойно, главное – не паниковать. Недаром Клопомор предупреждал, что их розыгрыши добрыми не назовешь. Черти, я ведь просто просил показать кусочек преисподней…

Артур не решился приближаться к синему ковру. Вместо этого он повернулся и зашагал назад по коридору. Только пройдя десяток шагов, он обнаружил, что коридор не кончается. Напротив, он удлинялся с каждым шагом, а пол приобрел явный уклон вниз. Изящный журнальный столик, стоявший в тупичке, обернулся мелким коричневым пятнышком. Ковалю казалось, что он смотрит в жерло бесконечного прямоугольного короба.

С потолком тоже творилось что-то неладное. Во всяком случае, высота его заметно перевалила за три метра. Китайская ваза, настоящая работа какого-то там мастера Фунь-Дунь-Сплюнь, стоявшая обычно возле комнаты дочерей, оказалась на месте. Но с ней тоже произошли заметные перемены, она стала заметно шире и ниже. Теряя элегантность линий, она походила теперь на гигантский ночной горшок, опутанный паутиной иероглифов.

Уклон пола все нарастал, Артур остановился и сделал несколько глубоких вдохов. Двери в комнату сына больше не существовало, вместо нее, на уровне груди, торчал выпуклый стальной люк, похожий на крышку торпедного аппарата. Зато в невообразимой дали, в тупике убегающей вниз расщелины, там, где должна была находиться спальня, переливались огоньки десятков свечей и прерывисто рокотали барабаны.

Коваль еще раз удивился гремящей музыке.