На ходу придумываю себе испанское погоняло — лейтенант Пабло Муэрте, республиканская армия. Немец глянул чуть разочарованно. Потом обронил: всё в руце Божьей, и я едва удержался, чтобы не подпрыгнуть до потолка. Велел Григорьевичу и испанцам свалить, оставив меня с пленником наедине.

Латынь — мёртвый язык добрую тысячу лет, если не больше. Он же — всеобщий разговорный в преисподней, изменяется, развивается. Мёльдерс специально или рефлекторно сказанул про руку Божью на латыни двадцатого века! Не утруждаясь виражами вокруг да около, я спросил на том же загробном диалекте:

— Имя в прошлой жизни, быстро! Дата смерти?

— Манфред фон Рихтгофен, погиб 21 апреля 1918 года. Простите, а вы? Только не надо — «здесь я задаю вопросы». В преисподней наслушался.

— Скажу чуть позже… коллега. Вы — Красный Барон?!

— К вашим услугам.

— Ранены?

— В ногу и в поясницу. Зажило.

Значит, не такой я безнадёжный стрелок. Если из четырёх стволов да с тридцати метров.

— Последний вопрос: кто и зачем вас подселил к Мёльдерсу?

Лётчик улыбнулся и промолчал. Губа, кстати, у него тоже разбита.

— Подсказываю: семнадцатая канцелярия шестого небесного уровня.

— Нет. Соотечественники. Провели тайный обряд, призвали. Теперь в случае смерти я не вернусь преисподнюю, в германский сектор, а в другого аса вселюсь.

— Кого уничтожать приказано? Русских? Испанцев?

— Русских. Точнее — советских. А также французов и англичан, если они выступят врагами Рейха. Остальных сбивать по необходимости. Вы обещали информацию о себе.

— Начальник отряда. Задание противоположное — мочить немцев. Слушайте, барон, нас стравили между собой… Зачем?

— Не могу знать, — снова лёгкая улыбка на синеватых губах. — Я же не вертухай, простой зэ — га. Способности, полученные благодаря преисподней, имеются, но не чета вашим. Зато истребительный опыт больше.

Снова башня, более тонкий обряд. Вызвать молодую грешную душу неизмеримо проще, чем ветерана с моим послужным списком. Затем запихнуть её в тело избранного живого, не считаясь с уровнем греховности, как отправивший меня щепетильный ангел. Технически это возможно. Неужели в Анэнербе смогли восстановить обстоятельства моего вызова, учесть опыт и снова нашалить?

— Позвольте предположить: кроме магического приказа ещё морально мотивировали?

— Так точно. Рассказали про красный террор, коллективизацию, планы мировой революции. А также британскую и французскую угрозу Германии в ответ на нарушение Версальских условий. Разве враньё?

— Нет, — я вцепился пальцами в стриженый ёжик на голове, основательно пропотевший, несмотря на холод в открытой кабине «Фиата». — И у нацистов, и у большевиков масса мерзких качеств. Вот и разбирались бы друг с другом. Но кто‑то из преисподней лоббирует, чтобы такие вызовы продолжались, а мы быстрее взаимоуничтожались.

— Ничего не могу поделать. Если меня расстреляете, вселюсь в другого пилота, — напомнил Мёльдерс.

— Слышал. Убивать не буду. Знайте же — ваши подвиги здесь наверняка увеличат срок до Благодати.

Мёльдерс — Рихтгофен напрягся, потом оценил откровенность и проявил благородство.

— Запомните: Эрик Хартманн. А на вашей стороне кто?

— О других не знаю. Не могу гарантировать, что их нет. Прощайте.

Я вышел из караулки натурально на ватных ногах. Красная Россия, меня с тобой ни хрена не связывает, кроме разве что пассажира в голове.