Размышляя над этим, он обратил внимание на зеленоватое зеркало, все заляпанное пальцами, и внимательно изучил свое отражение в нем. Антони не был тщеславным человеком. Он очень редко задумывался над тем, как выглядит. То, что он был высок, хорошо сложен и имел правильные черты лица и густые светлые волосы, его мало волновало. Антони считал, что это просто свидетельства его физического здоровья. Однако в последнее время он стал задумываться. Его интересовало, что же такое было в Роджере, чего не было в нем. Ведь он был симпатичный, общительный – компанейский парень, ведь правда? – высокообразованный и в будущем мог претендовать на высокую зарплату. А Роджер был скучным, глупым собственником, которого хватало только на то, чтобы выигрывать соревнования по стрельбе. Однако Антони понимал, что дело совсем не в Роджере. Все дело было в Хелен, которая, несмотря на всю свою проницательность, никак не могла сделать свой выбор. Именно для того, чтобы дать ей возможность все обдумать и сделать наконец этот выбор, Антони и перебрался в эту дыру. Конечно, близость к библиотеке была большим преимуществом, но работу он с таким же успехом мог написать и в Бристоле. Антони придерживался теории, что разлука заставляет сердца биться чаще. Если бы он уехал к родителям в Йорк, то Хелен могла бы звонить ему каждый вечер. Здешний телефонный номер он ей не сообщит – он еще и сам его не знает, – а общаться с ней будет только раз в месяц, каждую последнюю среду, когда Роджер будет уезжать в свой стрелковый клуб. Писать письма Антони вообще не мог, так как они могли попасть в руки Роджера. Хелен сама будет писать ему раз в неделю. Разбирая книги, Джонсон подумал, что было бы, если бы он предоставил ей возможность организовать все самой. Ну что ж, он поставил ей предельный срок. К ноябрю она должна решить, останется ли в своей тюрьме или вместе с ним выйдет на свободу.

Антони распахнул окно – воздух в комнате был застоявшимся и спертым. Сразу под окном располагался узкий дворик. Свет на него падал от крохотного кусочка неба, обрамленного верхушками деревьев. Это пространство имело треугольную форму, ограниченную пересекающимися на высоте четырех ярдов кирпичными стенами. В одной из этих стен, украшенной проходящими прямо по ней толстыми трубами, которые, в свою очередь, были, как лианами, опутаны трубами потоньше, находилась дверь. Так как рядом с ней не было никакого окна, Антони решил, что эта дверь должна вести в подвал. Однако уже пять часов вечера. Наверное, пора уже посетить близлежащий магазин и купить себе какой‑то еды, которую ему теперь придется готовить вот на этой старой и, наверное, малоэффективной плите.

В холле стоял едва уловимый запах чеснока и гораздо более сильный запах старой, нестираной одежды. Скорее всего, это ванная комната – вот эта дверь между его дверью и дверью комнаты № 1, а другая дверь, с другой стороны старого столика, – туалет.

Размышляя о том, что за женщиной или девушкой окажется мисс Чан и будет ли она занимать ванную именно в тот момент, когда она будет нужна ему самому, Антони вышел на улицу Тринити‑роуд. Через Ориэл‑мьюз вышел на Баллиол‑стрит. Подумал, что топонимика лондонских улиц требует отдельного изучения. Ведь должен же быть кто‑то, кто знает, почему улицы в этой части города названы именами городов Девоншира, а улицы в Криклвуде – именами Гибридских островов. Были ли Барбара, Доринда и Лесли, в честь которых названы дороги к северу от Сити, когда‑то любовницами Барнсбэри? А на Уорлок‑роуд в Килбурн‑парк действительно ли жила колдунья? В той части Кенборн‑вейл, в которую судьба забросила Антони, какой‑то умник назвал убогие аллеи и террасы именами оксфордских колледжей. Наверняка никто не имел в виду ничего плохого. Член городского совета, или городской архитектор, или строитель чувствовали патриотический прилив, давая улицам названия Тринити‑роуд, Олл‑Соулз‑гроув, Магдален‑хилл, Бразенос‑авеню и Вадхэм‑стрит.