Не тут-то было; в молодые годы его постоянно преследовали незапланированные расходы, как-то: на холостяцкие пирушки, подарки возлюбленным, консультации у венерологов, приличную одежду и путешествия по стране; за границу в те годы еще не ездили, поскольку власти предержащие серьезно опасались, что народ разбежится по соседним государствам и в конце концов не над кем останется мудровать. Потом Лютиков женился, и такие пошли расходы (например, на содержание дачки в поселке Передовик), что из аванса ему удавалось отложить в свою старинную жестяную банку из-под ландрина в лучшем случае трешку и пятерку в лучшем случае под расчет. К тому же времени, когда от Лютикова ушла жена, а дочь выскочила замуж за лейтенанта пограничных войск и уехала на заставу в Азербайджан, у него накопилось только шестьсот пятьдесят рублей.

Когда ушла жена и дочь выскочила замуж за лейтенанта, тогда-то он и начал по-настоящему копить, вдумчиво и всерьез. Так как до трех тысяч целковых, за которые можно было купить приличный подержанный автомобиль, ему не хватало двух тысяч трехсот пятидесяти рублей ровно, то в идеальном варианте нужно было откладывать сотню в месяц, - иначе он рисковал помереть от старости прежде, чем будет достигнута его цель. Между тем зарабатывал он в то время сто пятьдесят четыре целковых чистыми и, следовательно, был вынужден экономить даже на мелочах.

Первым делом Юрий Петрович рассчитал основные статьи бюджета, как то плата за квартиру, газ, воду и электричество, расходы на транспорт, необходимейшие лекарства, непредвиденные траты, и, таким образом, вычислил минимальную сумму на собственно прожитье. За квартиру и коммунальные услуги он платил двадцать семь рублей в месяц, десятку выделил на необходимейшие лекарства, столько же на непредвиденные расходы и пятерку положил на разъезды туда-сюда. Стало быть, вычтя эту часть дебита из месячного жалованья, он получил сто два рубля сальдо, из которых решил стойко откладывать в старинную жестяную банку из-под ландрина семьдесят рублей и ни копейкой меньше, даже если бы ему пришлось форменно голодать.

Сколько это ни покажется неправдоподобным, на тридцать два рубля в месяц он действительно умудрялся существовать. Это, главным образом, благодаря хлебу, которым Лютиков питался по преимуществу, - слава богу, в те поры у нас такой выпекали хлеб, что никто не удивлялся классической русской литературе, в частности уверявшей многие поколения читателей, будто бы наш простолюдин веками и безболезненно сидел на хлебе, капусте да молоке. То есть превкусный был хлеб, что ржаной, что пшеничный, помимо которого Юрий Петрович прибегал только к хлебову на костях; он покупал в гастрономе говяжьи кости по сорок две копейки за килограмм и варил из них бульон дня на два, на три, заправлял его то капустой с морковью, то вермишелью с жареным луком, то картофелем с луком же, а то крошевом из всего. На день ему требовалось, приблизительно говоря, на двадцать восемь копеек подового хлеба, копеек на десять подсолнечного масла, одна луковица, двести граммов капусты или вермишели, пяток картофелин, две морковки, словом, он вполне укладывался в рубль-целковый, да еще его снабжала сушеным укропом жалостливая соседка по этажу. На заводе он питался исключительно винегретом (десять копеек порция, если считать три ломтя хлеба); в Центральных банях он не бывал с тех пор, как ушла жена.

Успеху этой отчаянной экономии во многом способствовало то обстоятельство, что у Лютикова еще с лучших времен оставался порядочный гардероб.