|
Он сделал несколько копий в разном материале и масштабе, но только сейчас понял, что единственный изъян этой статуи таится в ее совершенстве! Она была слишком завершенной и красивой: сытый и безразличный юноша с наметившимися жировыми складками мало походил на Диониса — бога мистерий, скользившего по хрупкой грани между разумом и безумием, бога, способного дарить душам смертных новое телесное воплощение. Чаша в его руке несет кому легкое веселое подпитие, кому счастливое алкогольное забытье, а кому — черную меланхолию, способная убить, быстрее моровой язвы. Толстые сонные веки мало подходят капризному и вздорному юноше, воспитанному среди подолов нимф из Нисейской долины. Его Дионису требовалось совсем другое лицо, другая шея, другие ступни, другое тело…
Филиппе! Вот кто нужен ему в качестве натурщика. Словно нехотя, Микеланджело обмакнул перо в чернильницу, написал записку к синьору де Розелли, в которой приглашал своего любезного друга навестить их со статуей Вакха в его мастерской. Свернул, запечатал и окликнул мальчишку-подмастерье, велел отнести письмо. Но мальчишка смешался, виновато опустил глаза и спросил, подождет ли послание до утра? Идти в такую даль под вечер он опасается: рассказывают, вчера у городской стены нашли удавленника, еще другого обнаружили днем раньше, на задворках суконной мастерской. Это был совсем маленький мальчик, его тонкая шейка переломалась и голова болталась, как оборванный цветок. Микеланджело чертыхнулся, отвесил подмастерью подзатыльник, чтобы меньше слушал базарных кумушек, и отправил послание с факельщиком.
* * * Подушки и ковры пришлось основательно выбить, а с кресел и столиков отряхнуть пыль, прежде чем перенести означенные излишества в мастерскую из собственных жилых комнат синьора Буонарроти. Скульптор предпочитал все время проводить в мастерской, где обстановка была самая аскетическая, он даже приказал устроить прямо здесь узкую, почти солдатскую койку. Однако для гостя, которого он дожидался, требовался куда больший комфорт и немного лести. — Филиппе, мой драгоценный друг, поверьте, вы навечно войдете в историю! — Это так неожиданно… прямо не знаю… — синьор де Розелли оторвал взгляд от картонов с эскизами статуи, поправил подушку и подпер ладонью щеку. — Я думал, чтобы войти в историю надо сначала войти в Синьорию, стать одним из восьми приоров… — он мечтательно вздохнул. — Я никогда не думал, что могу так многого добиться в искусстве. Знаете, синьор Да Винчи предлагал написать мой портрет, предав мне черты Фаэтона. — Фаэтона — вам? — Микеланджело схватил молодого человека за подбородок и резко повернул, словно он уже был мраморным изваянием, которое требует профессиональной оценки. — Ой! — взвизгнул Филиппе, опасаясь, что скульптор вывихнет ему челюсть. — Нет. Настоящая глупость писать Фаэтона с человека, который просто-таки родился Дионисом! Впрочем, разве можно ждать разумных решений от человека, у которого обе руки — левые? — Неужели? — глаза молодого человека округлились от удивления. — Я не заметил. — Просто вы не приглядывались. Живописцы в большинстве своем всего лишь несостоявшиеся скульпторы, выбраковка из славной профессии скрапеллино — гильдии каменотесов. — синьор Буонарроти брезгливо поморщился. Он в грош не ставил коллег по профессии, а заносчивого мужлана, именующего себя «Да Винчи» с его жалкими лакированными холстами и прожектами механизмов, бессмысленных, как детские игрушки, просто-таки на дух не выносил. — Что еще сказать о человеке, который долгое время представлялся «военным инженером», однако не способен отлить элементарную конную статую? — Надо же. — впечатленный синьор де Розелли весьма живописно склонил голову к плечу и вздохнул. |
