Она сморщилась.

— Сам ты тихо! — сказала она дерзко. — Попортишь мне руки — тебе самому руки выдернут!

— Девственница Аксум! — провозгласил распорядитель аукциона, решив не обращать внимания на выходки девушки. — Начальная цена — пятнадцать золотых!

— Нахал! — завопила Аксум. — Я — каллиграф, я — мастер!

— Знаем! Знаем! — послышались выкрики в толпе. — Она смерть как хорошо рисует сердечки и завитушки!

— И голых баб! — добавил какой-то солдат в простоте. — По моей просьбе как-то раз нарисовала. Я в трактире сидел и скучал смертно, — продолжал он словоохотливо, видимо, не в силах удержаться от воспоминания. — А она подсела рядом, попросила персиков угоститься — мол, устала очень, — а я ей и говорю: «Ты, красотка, для меня не годишься, я тощих не люблю». А она в ответ: «Я красотка не для того, а вот нарисовать тебе могу такую распрекрасную, что засохнешь — будешь искать похожую и в жизни не найдешь». И что бы вы думали? Нарисовала! И как в воду глядела: сколько с тех пор времени прошло, такую же не нашел!

Покупать каллиграфа не спешили. Конан отделился от стены, к которой прислонился, всем своим видом выражая крайнюю лень, и громко произнес:

— Двадцать пять золотых.

Соседи по толпе дружно уставились на киммерийца. Варвар был меньше всего похож на человека, которому требовался личный каллиграф.

После предложенной цены торги оживились, как по волшебству. Аксум захотели сразу несколько торговцев, но Конан неизменно поднимал цену и в конце концов сумма в триста золотых показалась чрезмерной даже самому богатому из претендентов. Аксум столкнули с помоста прямо в могучие руки варвара под свист и улюлюканье толпы.

Оказавшись в могучих объятиях киммерийца, Аксум сердито дернулась:

— Пусти! Надеюсь, ты не собираешься превратить меня в свою наложницу!

— У тебя ужасный характер, — сказал Конан. — Нет, в принципе, я заплатил за тебя для того, чтобы ты была свободна. Если хотя бы часть того, что я наслушался о тебе за все то время, пока велись торги, — правда, то ты должна жить совершенно свободно. Разве что захочешь обременить себя другом сердца.

— Чьего сердца? — осведомилась Аксум. — Моего? У меня его нет!

Тут на помост вытащили негра Медху, и девочка схватила Конана за руку.

— У тебя еще остались деньги? Купи мне этого черномазого! Он — отличный человек, очень добрый.

— И почитает тебя, как богиню, — добавил проницательный Конан. — Брось, красавица. Это просто негр. Ты найдешь себе в услужение дюжину таких. И все они будут почитать тебя, как богиню.

— Ну… — насупилась Аксум. — А если я тебя очень попрошу? Я могу нарисовать тебе…

— Знаю, красавицу, по которой я всю жизнь потом буду сохнуть. Этим ты меня не купишь.

— Ладно, — сказала девочка. — Ну просто купи мне этого негра, ладно? А я тебе расскажу, где прячу мои денежки. У меня почти сто золотых собрано.

— Вот змея! — восхитился Конан.

И негр перешел в собственность Аксум.

— Значит, я теперь ничья? — спрашивала Аксум всю дорогу до дома Эйке. — А куда ты меня ведешь? А кто ты такой? Зачем ты потратил столько денег, если тебе не нужен каллиграф?

Конан наконец остановился и закрыл ей рот ладонью.

— Ты невыносима, женщина! — сказал он, и Аксум покраснела от удовольствия, услышав это обращение.