— По тому, как идут дела, приказы ничего больше не стоят.

— Приказ всегда приказ! — Даоис возвышает голос и одновременно сам привстает на носки, пытаясь сделаться выше ростом. — И те, которые я отдам сегодня, — тоже!

Веларде эти слова не убеждают — и не убедят никогда. Он грызет ногти, яростно вертит головой. Напоминает другу: они ведь договорились насчет выступления артиллеристов.

— Несколько дней назад было решено, Луис… И ты согласился. А сейчас положение…

— Положение таково, что ничего невозможно сделать, — обрывает его Даоис.

— Надо приступить к выполнению плана.

— План давно пошел псу под хвост. Приказ капитан-генерала для тебя, для меня и еще для нескольких был как нож в сердце, а для людей нерешительных и трусливых — отличной отговоркой… Пойми, у нас недостаточно сил для восстания.

Веларде, не считая, что в этом споре потерпел поражение, подводит Даоиса к окну, показывает, как на плацу волонтеры обнимаются с артиллеристами.

— Я привел тебе почти сорок солдат. И ты знаешь, какая толпа горожан стоит за воротами, надеясь получить оружие. А здесь — наши надежные товарищи: Хуанито Консуль, Хосе Дальп и Пепе Кордоба. Если мы вооружим народ…

— Выбрось ты это из головы, Педро! Забудь раз и навсегда. Нас оставили одних, понимаешь? Бросили на произвол судьбы. И мы пропали. Ничего нельзя сделать.

— Но в Мадриде идут настоящие уличные бои!

— Идти им недолго. Без армии горожане обречены. Армия же не выйдет из казарм.

— Надо подать пример, и нас поддержат остальные!

— Пожалуйста, не говори глупости.

И, оставив Веларде бормотать бесполезные доводы, Даоис с непокрытой головой, заложив руки за спину, спускается во двор, начинает расхаживать по нему взад и вперед, приковывая к себе все взоры. С наружной стороны тяжелых запертых ворот, из-под кирпичной, крытой железом арки по-прежнему доносятся крики «Ура Испании!», «Многая лета королю Фернандо!», «Слава нашей доблестной артиллерии!», «Смерть французским собакам!» и чуть приглушенный расстоянием, но все равно перекрывающий голоса грохот ружейной пальбы. И каждый выкрик, каждый выстрел разрывает сердце Луису Даоису, переживающему горчайшие минуты своей жизни.

А покуда капитан Даоис ведет во дворе артиллерийского парка переговоры со своей совестью, на другом конце города, у южных его застав, у Хоакина Фернандеса де Кордобы, маркиза де Мальпики и его соратников пересыхает во рту при виде того, как к Толедским воротам поднимается французская конница. Несколько позже, когда будут подведены итоги этого дня, станет доподлинно известно, что из казарм в Карабанчелес бригадный генерал Риго вывел девятьсот двадцать шесть сабель — два кирасирских полка: они-то сейчас и идут на рысях по прямым, тянущимся на север до самого Мансанареса аллеям, чтобы затем, поднявшись по улице Толедо, выйти на площадь Себада и Пласа-Майор.

— Боже милосердный… — бормочет слуга Ольмос.

Маркиз, не питая особенных надежд на спасение, оглядывается вокруг. Толедские ворота, через которые французы с боем должны прорваться в город, обороняет около четырехсот человек. Сказать, что преобладают люди низкого звания, одетые как принято в кварталах Сан-Франсиско и Лавапьес — бурые куртки, головные платки с черной или белой каймой, широкие штаны без намека на чулки под ними, — значит ничего не сказать: большую часть составляет здесь настоящий уличный сброд — лихая мадридская голь и рвань, привыкшая все дела улаживать ударом ножа, женщины с окрестных улиц, пользующихся дурной славой, хотя, конечно, представлены и добропорядочные обитатели Паломы и ближних домов, мясники и дубильщики из Растро, слуги, горничные, кухарки из окрестных гостиниц и харчевен.