И действительно, Мордреда уже целиком поглотили совсем иные размышленья.

— Так это означает, что я… что я…

— Да, — веско сказал Артур, глядя на то, как удивленье, а сквозь за ним радостное волненье вновь зажигается в глазах, столь похожих на его собственные.

Не было в них никакой любви или теплого чувства — да и откуда им взяться? — но шевеленье могучего и врожденного честолюбия. “И почему бы и нет? — думал король. — Гвиневера не родит мне сына. Этот мальчик — дважды Пендрагон и, по всем рассказам, жаден до славы не меньше любого другого. В настоящий момент он чувствует то же, что чувствовал я, когда Мерлин сказал мне то же самое и вложил мне в руку Меч Британии. Пусть он прочувствует это. Остальное придет, как того пожелают боги”.

О пророчестве, о том, что этот мальчик принесет его падение и погибель, Артур не думал нисколько. Ничто не омрачало ему это исполненное радости мгновение.

Не омраченное, каким бы чудом это ни казалось, благодаря равнодушию Мордреда к давнему греху. И из-за этого отсутствия чувств Артур обнаружил, что сам способен говорить о нем.

— Это случилось после битвы при Лугуваллиуме. Мое первое сраженье. Твоя мать Моргауза приехала на север, чтобы ухаживать за своим отцом, королем Утером, который был болен и, хотя мы того не знали, на пороге смерти. Я не знал тогда, что я тоже дитя Утера Пендрагона. Своим отцом я считал Мерлина и действительно любил его сыновней любовью. До того времени я никогда не видел Моргаузы. Ты сам можешь догадаться, как хороша собой она была тогда, в двадцать лет… Ту ночь я провел на ее ложе. Лишь позднее Мерлин рассказал мне, что мой отец — Утер Пендрагон и что сам я — наследник престола Верховного короля.

— Но она знала? — Как всегда проницательный, Мордред ухватился за то, что осталось недосказанным.

— Думаю, да. Но даже мое неведение не может извинить того греха. Это я знаю. Совершив то, что я совершил, я причинил вред тебе, Мордред. Так что зло продолжает жить.

— Но чем? Ты искал меня и приказал привезти меня сюда. Ты мог и не делать этого. Почему ты это сделал?

— Когда я приказал Моргаузе явиться сюда, я считал ее повинной в смерти Мерлина, который был… который есть лучший из людей этого королевства, человек, который мне всех дороже. Она все еще виновна. Мерлин состарился до срока и носит в себе частицу того яда, что она поднесла ему. Мерлин знал, что она отравила его, но ради ее сыновей не сказал мне об этом ни слова. Он рассудил, что она должна жить — пока остается в изгнании, где никому не в силах причинить вред, — чтобы вырастить сыновей к тому дню, когда они смогут послужить мне. О яде я узнал лишь, когда он, как мы полагали, лежал при смерти и в бреду упомянул о нем: он говорил о неоднократных попытках Моргаузы расправиться с ним при помощи яда или колдовства. Так что после того, как мы запечатали его гробницу, я послал за Моргаузой, чтобы призвать ее к ответу за преступленье, рассудив при этом, что пришло время, когда ее сыновьям следует оставить ее юбки и перейти на мое попеченье.

— Все пятеро. Это всех изумило. Ты сказал, тебе присылали сведенья, государь. Кто рассказал тебе обо мне?

— У меня был лазутчик в вашем дворце. — Артур улыбнулся: — Человек золотых дел мастера, Кассо. Он мне писал.

— Раб? Он умеет писать? Он ничем не дал этого понять. Он немой, и мы думали, нет никакого способа с ним договориться. Король кивнул.

— Вот почему он так ценен.