– Две недели, – со вздохом сказала она.

– Ага.

– Пойдем посмотрим, не показывают ли чего-нибудь более-менее приличного в кинотеатре?

Грей кивнул и двинулся за ней с побережья в сторону центральной улицы. Кинотеатр находился в сыром одноэтажном здании из шлакобетона. В программе всегда был только один фильм, и туда вмещалась всего сотня человек.

– «Скалолаз», – прочитал Грей висящий на здании плакат. – Черт подери. Я уже видел.

Кирсти пожала плечами:

– А я нет.

– Я не хочу смотреть это еще раз. И дело не в том, что я знаю конец.

Грей подошел поближе, пытаясь увидеть, поменяется ли программа в ближайшие две недели. У него за спиной стояла сестра и сосала конфету, спрятав руку в карман дождевика и совершенно не замечая молодого человека, который резко остановился на другой стороне улицы, привлеченный ее длинными ногами и каштановыми волосами, которые мягкими волнами обрамляли лицо, подчеркивая высокие скулы и узкие карие глаза, прелестные губы, сосущие конфету, спокойный, безмятежный и мягкий взгляд.

Он продолжал пялиться на Кирсти, когда она направилась вслед за Греем по центральной улице. К тому моменту, как они повернули за угол, он успел оценить ее с головы до ног. Большие, немного косолапые ступни. Грудь, больше чем можно было ожидать, спрятанная под бесформенную толстовку. Лицо без косметики, естественное, в отличие от многих девушек ее возраста. Без сережек. Бумажный пакет с конфетами. Неуклюжая походка, которой она шла за тем парнем (видимо, братом. Они похожи внешне, и, судя по всему, у них нет физической близости).

Кирсти и Грей шли своей дорогой, и он раздумывал, не отправиться ли следом, но в таком маленьком городке их пути все равно еще пересекутся – и он пошел прямо, улыбаясь уголками рта, словно наслаждаясь шуткой, которую сам же придумал.

Она надевает очки для чтения и кладет карту Сен-Тропе под настольную лампу. Она уже набросала очертания розовых лепестков и теперь медленно, тщательно прорезает их скальпелем. Мысли о Сен-Тропе, о шезлонгах и охлажденном шампанском у бассейна, официантках в белых фартуках и загорелых мужчинах в плавках волнуют ее. Она почти слышит гомон приглушенных бесед, чувствует руки какого-то неизвестного любовника, втирающего крем в ее плечи, и вскоре эти анонимные руки становятся руками мужчины из сарая, Элис вспоминает, как они с легкостью разрезали толстый кусок фермерского тоста, который она ему сделала. Хорошие руки. Хорошие запястья. Потом она вспоминает его фигуру, чистую и сухую, в толстовке Кая, – оказалось, что у него впечатляющая фигура. Не слишком высокий, выше ее всего на несколько сантиметров, но крепкий. Без слабых мест. И его ореховые глаза, мягкие от неловкости и смущения.

Да, он казался смущенным… Но кроме того момента, когда она предложила отправиться в полицейский участок. Тогда он резко изменился. Волна страха и злости, ушедшая прежде, чем она успела что-то проанализировать, оставив ее в сомнениях, что это было на самом деле.

Она гонит прочь мысли о нем. Мужчины больше не входят в ее планы. Теперь ее приоритет – дети. Дети и работа. Она вырезает из карты лепестки и выкладывает их рядом друг с другом. Названия улиц наводят на мысли о пальмах, кабриолетах, отелях с полосатыми тентами и парковщиками-портье. Но она не должна завидовать. Здесь у нее есть столько всего! Даже пальмы на другой стороне залива. Целых две.

Звон медного колокольчика над дверью заставляет ее оторваться от своих мыслей. Он сопровождается клацаньем собачьих когтей по деревянным ступеням и буйным лаем. Элис перевешивается через стол, смотрит вниз и видит знакомый, покрашенный хной затылок Дерри Дайнз.