Вечер продолжался.

Час четырнадцатый. ВОЗНЕСЕНИЕ

Его бросили в пустой, темный кабинет.

Четверка, помахав на прощание квадратными ладонями, удалилась.

Триярский сделал несколько шагов, разглядывая полутьму.

В одном из кресел тьма зашевелилась. Встала, разглаживая пиджак. Кивнула лысиной:

— Ну, с прибытием.

Проступил, как на фотографии в проявителе, весь кабинет. Шторы, карта Области, часы с гелиотидом.

— Это кабинет Серого Дурбека?

— Это, — Аполлоний накапал себе какой-то спиртной мути, проглотил, — кабинет Правителя Дуркентской Автономной Области…

Закашлялся; заел кашель огурцом.

— И с этого… кхе-кхе… момента — это ваш кабинет, Учитель.

В груди Триярского вдруг опустело. Будто нет уже легких, даже сердца нет, а только трахеи и какие-то остатки кровеносной системы.

— Я… не хочу, — произнес Триярский.

— Сочувствую, — справился, наконец, со своим огурцом Аполлоний. — Даже историей установлено, и сегодня мы имели, так сказать, живое подтверждение, что Дурбеки правят недолго и умирают некрасиво. Так что в распоряжении у вас, может, годика три — четыре. Пять, бывали случаи. Утешьте себя тем, что за это время сможете совершить, гм… Доброе, например. Народу что-нибудь приятное сделаете.

С улицы проник глухой шум.

— Какому народу…? и потом, я же русский! Ну, мусульманин, но — русский…

— М-да, общение с этим русско-японским патриотом Черноризным произвело на вас, вижу, сильное впечатление. Понимаю, сам когда-то был, как он выражался, его идеей. Так что всецело понимаю ваши славянские сомнения и глубоко поддерживаю.

Сплел пальцы в замок, потряс.

— …но власть, Триярский, власть не имеет национальности. К тому же вы на четверть, но все-таки наших, дуркентских кровей.

— ?

— Да-да, бабушка ваша, за татарочку себя выдававшая, была княжной из рода Дурбеков. Надежные справки наводили… Ну, приветствую вас, Дурбек Тридцатый!

И, ловко встав на колени, поцеловал Триярского в цепь от наручников.

Шумовые волны с улицы выросли, затрепетали стекла.

Триярский подошел к окну; рывком отогнал штору.

Центральная площадь купалась в беспорядочном свете. Перекатывались людские массы, суетились полицейские кепки, несколько мигалок выхватывали из темноты чью-то спину, руки — и заталкивала их обратно в неразличимость.

— Либералы из «Свободы» решили провести для дипкорпуса митинг, кандидатика своего выдвинуть… — голос Аполлония возник за спиной. — А кандидатик тю-тю: некто Белый Дурбек, помните, деятель был конца Горбачевского времени. Вон, сбоку, пресса. Унтиинов даже свою «зойку» бросил — примчался. Профессионал.

— А это? — Триярский ткнул в сельского вида группу, сооружавшую какие-то ящики.

— Деятели малого бизнеса, спустились с гор вручить вам петицию. Прилавки возводят: народу много, базар далеко, торговля пойдет. Не волнуйтесь, сейчас прибудет «партия власти»: мы ее как раз из арестованной самодеятельности накопмлектовали, около Дома Толерантности. Зарегистрировали где надо по дорожке.

Новый луч вырезал из темноты светлый прямоугольник транспаранта. Моложавое строгое лицо с чуть раскосыми серыми глазами и окладистой бородой.

— Это же я… Что за чума, откуда у меня борода?

— Успеет, успеет отрасти ко дню вашей Присяги на Трех Камнях, — заверил Аполлоний, ощупывая нетрезвыми глазами подбородок Триярского.