– Твой ответ был слишком быстрым, чтобы быть спонтанным. Задаешь ли ты себе этот вопрос вечером, перед тем как заснуть?

Она пожимает плечами с загадочным видом.

– Только когда мне скучно.

– Это обнадеживает, пожалуй соглашусь.

– Если бы тебя арестовали без объяснения причин, что бы подумали твои родственники о твоём поступке?

Я думаю о своих родителях, братьях, а потом о сожителе по комнате, который, вероятно, даже не узнает, что меня нет.

Я хочу сказать ей, что я хороший мальчик, и что с вероятностью 90% со мной такого никогда не случится. Я даже никогда не курил косяк, а в старших классах не было недостатка в возможностях.

– Сложный вопрос. Моя мать подумала бы, что это была ошибка, отец, вероятно, подумал бы, что это наркотики – он считает, что все журналисты принимают наркотики из за стресса. Мои братья предположили бы что нибудь глупое, например: недобровольное непристойное обнажение.

– С чего бы им предполагать что то подобное? – возмущенно говорит она, колеблясь между весельем и беспокойством. – И потом, "недобровольно"?

– Потому что я так поступаю... Я – ходячее бедствие, правда. Как правило, это то, что может случиться со мной.

Она принимает объяснение с тонкой улыбкой, а я только сейчас понимаю, как плохо я себя продаю. Я четко говорю ей.

– Чудак на виду!

Нравится ли ей то, что она видит? Жалеет ли она о том, что осталась? Понятия не имею. Одно я знаю точно: я поблагодарю Николя и Марион, когда увижу их в следующий раз. Даже если я, скорее всего, ел рис, приправленный слюной официантки.

– В какой вид спорта было бы интереснее всего играть, когда ты пьяна?

– Я не пью алкоголь – да, я скучная, и всё, что мне приходит в голову, кажется чрезвычайно опасным – опять же, скучно, – но я бы выбрала... баскетбол. Нет, танцы! В любом случае, на это было бы интересно посмотреть.

– Ты совсем не скучная, – говорю я, не задумываясь.

Она опускает глаза, смущаясь, но я вижу её улыбку, и этого достаточно.

– Ещё вопрос, – говорит она, подумав. – Эм м... Если бы твоё двенадцатилетнее "я" вдруг оказалось в твоём двадцатишестилетнем теле, что бы оно сделало в первую очередь?

Я гримасничаю. Мне не приходится долго думать, и мне стыдно за это.

– Поверь мне, ты не хочешь знать, что бы он сделал.

Она нахмурила брови, любопытствуя, прежде чем понять. Она открывает рот и бросает полотенце мне в лицо, а я разражаюсь смехом.

– Это отвратительно!

– Это правда, – смеюсь я. – А что насчёт тебя?

Кажется, она не хочет мне говорить. Я играю бровями, чтобы заставить её признаться, и она вздыхает.

– Ладно, я, наверное, проведу добрый час, восторгаясь своей грудью.

– Ох, понятно.

– А теперь меня осуждают...

– О, нет, всё в порядке.

Я слишком поздно понимаю, что Поппи перестала смеяться. Я думаю, что обидел её, но она смотрит в точку за моим плечом со странным выражением на лице, красные пятна нежно поднимаются к её щекам. Я поворачиваюсь, как раз когда появляется девушка, смотрящая на меня.

– Валентин?

Я прочищаю горло и выпрямляю позвоночник, стресс возвращается. Что я сделал?

– Да?

– Добрый вечер, – мягко говорит она в сторону Поппи, а затем поворачивается ко мне, и на её лице появляется натянутая улыбка. – Что происходит...?

Я не понимаю вопроса. Я понятия не имею, что происходит. Я молчу, мой рот полуоткрыт, я не могу ничего сказать.