Переглянувшись с Робби, Дэн усмехается, возводит к небу глаза. Дети. Что тут поделаешь?

И говорит:

– Ночью новую песню дописал. Хочешь, сыграю попозже?

– Хочу, знаешь ведь.

– Шероховатостей, конечно, еще полно…

– Мне нравятся шероховатости.

– Знаю, что нравятся.

Робби и не помнит уже, с каких пор они с Дэном затеяли эту эротическую игру, этот регулярный флирт, уподобляясь сразу и двум побратимам, и давно женатым супругам. Выстреливают эти гейские разговорчики в строго приватной обстановке, они не для ушей Изабель.

Дэн знает – знает ли? – что Изабель уже собирается уходить. Или пока, так задолго, знает только Робби. Может, и сама Изабель не знает еще.

Изабель говорит, ей хочется чего-то большего, и Робби прекрасно понимает чего. Ее тайным языком он овладел в совершенстве. Чего-то иного. Чего-то не столь типичного. Сопоставимого c вечным ее стремлением обрести мелькающее где-то там, на грани видимости. Жить в стихии всеобщей любви и добродушных препирательств. В семье подружелюбней, пошумней. И чтобы лампа горела на подоконнике, а за деревьями носились по ветру звезды.

Вайолет проливает сок. И не куда-нибудь, а Натану на штаны, а значит, она это нарочно, а значит, виновна во всех смертных грехах, а значит…

Дэн приходит на помощь. Взмах губкой – и брызг как не бывало, штаны Натана объявлены незапятнанными, всякое случается, да, смиримся с этим, нас ведь ждут великие дела.

Пока Дэн занят детьми, Робби вбивает в гугле “сельские дома штат нью йорк”, находит подходящий, загружает картинку и публикует второй пост.

картинка: сельский дом, обшитый досками, первоначально белыми, но пожелтевшими от непогоды, похожий на часовню островерхим средним фронтоном, крытые веранды с обеих сторон с призраками плетеных кресел в тени, над хребтами гранитных холмов с выростами деревьев плавает неоднородное беловатое марево.

подпись: Увидели тут дом на продажу. Что если б мы надумали его купить? Рискнем.

Уже выложив пост, наносекундой позже, Робби замечает, что листья далеких деревьев на фото желтеют от первых нападок осени.

Ой! Снимок-то якобы сегодняшний, а на дворе начало апреля.

Девять лайков набирается тут же.

Не замечают, похоже, или им все равно, что фото уж никак не апрельское.

Дэн наливает Вайолет еще сока. Натан пожирает ее глазами: так бы и убил! Всю жизненную силу высасывает из пространства, его обкрадывает, воровка и ябеда, и шею выгибает как-то мерзко. Взяв со стола кружку с кофе, Дэн успевает сказать Робби: “Такое чувство, что…”, и тут в кухню поспешно входит Изабель.

– Доброе утро! – говорит.

Вайолет, вскочив, подбегает к матери. Угрюмый Натан не двигается с места.

– Доброе утро! – с энтузиазмом восклицает Вайолет.

Уже год или около того она недолюбливает мать, а потому безудержно демонстрирует дочерние чувства.

Надеется, что ли, посредством бурно изображаемой радости вызвать из небытия ту, прежнюю мать, еще не так давно внимательную и заботливую? Очень может быть.

Натан басит (вернее, изо всех сил пытается):

– Привет, мам.

Я-то все про тебя знаю, не забыла? Мне незачем подлизываться. Я твой мужчина, и это надолго.

Дэна с Робби и не замечают: стоят какие-то парни с кружками у холодильника.

– Вайолет, как по-твоему, родит хомячиха сегодня хомячат? – говорит Изабель.

– По-моему, родила уже, пока мы не видели.

– Что ж, девочкам нужно иногда личное пространство. Натан, не будешь больше обижать Саманту?

– Она толстая.

– И все-таки попробуй не огорчать ее, ладно? Ни к чему унижать человека.