– Суть я все-таки не улавливаю.

– Я хотел узнать, каково это.

– Хотел узнать, каково это.

– Ну ты понимаешь.

– Ничего не понимаю.

– Каково это – стать водой. Тьмой, немой и холодной.

– Да зачем?

Натан к дороге обращается, не к Гарту.

– Хотел узнать, каково это. Что чувствует Робби.

Гарт упирается лбом в руль.

– Ну зачем тебе это знать?

– Хочу. Хочу знать.

– Ты ребенок еще. Мальчишка.

– Надоело, что ко мне так относятся.

Гарт поднимает голову.

– Ни к чему тебе даже думать об этом.

– Ну все же думают.

Ветвь сосны метелкой обмахивает крышу машины.

Гарт говорит:

– Ты не сделал ничего плохого.

И нагибается к Натану. От Гарта пахнет табаком и чем-то мясным, сырой сарделькой как будто. Впервые Натан чует его запах, впервые они так близко.

– Обниматься не будем, ладно? – говорит Натан.

– Да я и не собирался.

– Ты не плачешь случайно?

– Не-а.

Гарт наклоняет голову – теперь их лица вровень. Он и не думал плакать. Натану даже неловко, что спросил об этом.

– Ты не сделал. Ничего. Плохого, – повторяет Гарт.

Вполне вероятно, просто выдавая свое мнение за истину.

Натан слушает. Слушает Гарта. И смотрит на дорогу. В такие ночи кажется, что за пределом освещенного фарами пространства дорога уходит в бесконечность, никуда не приводя, кроме как к самой себе.

– Пора везти тебя домой, – говорит Гарт.

– Еще минутку.

– Зачем тебе минутка?

– Да так, нужна.

– Ладно. Ровно через минуту везу тебя домой.

– Угу.

Неожиданно для самого себя Натан, потянувшись, берет Гарта за вихор. И так сидит, держа его за волосы.

Гарт не двигается. Как будто это самое обычное дело – сидят они вдвоем в машине, и Натан держит его за волосы.

Фары освещают дорогу, посыпанную сосновыми иглами, – с канавами и выбоинами и серебристым отблеском раздавленной банки из-под диетической колы, освещают этот беспрерывный разбег в никуда. Натан вспоминает лес из сказок, в котором отважившихся зайти туда детей поджидали волки, злые духи или пряничные домики. Дети, правда, насколько Натану запомнилось, всегда выходили победителями. Невредимыми выбирались из леса. И вот теперь Натан размышляет, не умолчали ли авторы сказок о переменах, произошедших с этими детьми. Поневоле переменишься, после того как засунул старуху на лопате в ее же собственную печь, или перехитрил гнома, собиравшегося тебя съесть, или был вытащен лесорубом из волчьего брюха.

Чесс лежит на диване с Одином на груди – надеется подготовить его к ночному сну, успокоив немного. Зря он, конечно, вечером дремал. Этот ребенок, однако, засыпает, только напрочь выбившись из сил. Этот ребенок почти не спит и не ест. Не интересуют его обыкновенные удовольствия типа еды и отдыха. Он любит Чесс и, возможно, Гарта и любит голубого кролика Бу, которым шевелит теперь, ухватив его за длинные лапы. Один, как известно Чесс, в недоумении: почему это никто, кроме нее, не понимает, что Бу живое существо, просто не способен двигаться и говорить сам по себе?

– Где все были? – говорит Один кролику.

– Все тут, – отвечает Чесс. – Все тут, рядышком.

Один шевелит кроликом еще усерднее. Кролик рад это слышать.

Чесс, Один и кролик Бу придумают, что делать с Гартом. Иначе никак, иначе уже просто слишком поздно. Даже если Чесс примет предложение из Беркли, переедет на другой конец страны и будет растить Одина в одиночку, поздно говорить сыну, что отец его неизвестен и найден не может быть.