Был он отважен и крепок телом и духом. Но не вернулся сын с охоты, ни на третий, ни на пятый, ни на седьмой день.

Обезумел от страха и горя хан и отправил за ним слуг. Повелел им хан не возвращаться без весточки о сыне. "Но коли кто дерзнет принести мне печальную весть, прикажу тому немедленно залить горло расплавленным свинцом".

Так повелел хан, и ускакали слуги в ужасе и смертной тоске.

Объехали они всю страну, но так и не узнали ничего о ханском сыне. Хотя каждый понимал, что случилась беда. Но как сказать об этом хану, не приняв лютой смерти?

Заночевали ханские слуги в юрте у одинокого старика, да и рассказали ему о своей беде и страшной участи. "Не печальтесь, добрые люди, я вашей беде помогу".

"Как же ты поможешь, старик?"

"Поеду с вами и расскажу хану всю правду".

"Но ведь тогда примешь ты страшную смерть!"

"Бог милостив", – ответил старик. И легли слуги спать, впервые успокоившись, а старик полночи сидел у огня и задумчиво строгал ножом деревяшку.

Вернулись слуги во дворец и объявили хану, что привезли человека, знающего о судьбе сына. И вышел к хану старик и поклонился ему как положено.

Страшен был вид хана – поседел он весь, ввалились глаза, и высокое чело его избороздили глубокие морщины страдания. "Знаешь ли ты, старик, какая участь ждет тебя, коли страшную весть принес?"

"Знаю".

"Тогда сказывай".

И достал старик из дорожной сумки инструмент прежде невиданный. Заиграл он на длинных конских волосах, натянутых звенящими струнами. Зазвенели струны, заплакали, и услышал хан бешеный бег коня, недобрый шум ночного леса, рев дикого вепря и отчаянный, предсмертный крик умирающего человека. Все рассказали струны, и когда отзвучала последняя струна, поднялся хан чернее тучи грозовой.

"Да знаешь ли ты, что принес мне весть, страшнее которой нет отцовскому сердцу? И быть тебе сейчас же лютой смертью казненным?"

"О сыне тебе уже давно отцовское сердце все рассказало", – так ответил старик. "Все ты и без меня давно знаешь. А я тебе ни слова не молвил. Коли хочешь казнить – казни того, кто тебе правду молвил на языке, который твоему сердцу единственно и предназначен".

И с этими словами протянул старик хану чудной инструмент музыкальный, что мог говорить, обходясь без слов, и рассказывать на языке сердца. Вскричал от горя старый хан и в отчаянии повелел слугам казнить удивительного рассказчика. Пролился расплавленный свинец в его деревянное тело, и лопнули струны, и прожег он под ними отверстие.

С тех пор у него всегда круглое отверстие мастера вытачивают, в память о свинце и о ханском гневе и горе. А струны – дело наживное. И зовется этот волшебный инструмент домброй.

– Здорово... – отозвался Денис, глаза которого уже понемногу начинали смыкаться. – Честно говоря, мне тоже захотелось научиться играть на каком-нибудь музыкальном инструменте. Но только не на домбре. Больше всего хочется теперь – на дудочке!

Они дружески распрощались. Напоследок Кляйнер задержался возле калитки флигеля. Нектарий тактично поджидал его поодаль.

– Больше не будет кошмаров, Денис, – убежденно сказал волшебник Фабрицио. – Нынче спите спокойно – завтра вам в дорогу. А то Берендей с меня шкуру спустит – куда задевал таких мировых парней?!

– Спасибо, постараюсь, – кивнул Денис. – Но не уверен, что скоро позабуду эти подвалы... этих чудищ.

– Это просто свидания теней. Которым никогда не вернуть себе тепло истинной жизни. А с воспоминаниями мы как-нибудь справимся, верно, Денис? – сказал, улыбаясь, ректор Кляйнер, обняв его за плечи.