Я стал сочинять великолепную речь по-французски, с которой собирался обратиться к чиновникам иммиграционной службы. Речь получилась столь изысканной, столь прочувствованной, что обратная дорога прошла как сон. Я пытался было проспрягать какой-то глагол в сослагательном наклонении, когда неожиданно на горизонте показалась земля, и пассажиры припали к поручням. «Начинается, — подумал я. — Ну, теперь держись, ныряй в сослагательное наклонение — а там уж как получится!»

Я чисто инстинктивно держался в стороне от остальных пассажиров, словно боясь их заразить. Я не знал, что меня ожидает на берегу: то ли agent, то ли, едва я ступлю на трап, кто-то вцепится в меня железной хваткой. На деле все оказалось гораздо проще. Как только пароход остановился у причала, капитан, точно так же, как накануне констебль, подошел и, крепко взяв меня за локоть, подвел к поручням, что-бы меня могли рассмотреть стоявшие на берегу. Увидев на набережной человека, которого он искал глазами, капитан поднял левую руку, ткнув указательным пальцем сначала в небо, а затем в меня. С тем же успехом он мог начать считать: «Один! Капуста — один кочан! Крупный рогатый скот — одна голова!» Я скорее был изумлен, чем обижен. В этом его жесте было столько логики, что не имело никакого смысла спорить. В конце концов, я находился на пароходе, пароход подплыл к берегу, меня поджидали — так зачем же посылать каблограмму или звонить по телефону, когда достаточно поднять руку и ткнуть в меня пальцем? Что может быть проще и дешевле?

Когда я увидел, кто ждет меня на берегу, сердце мое ушло в пятки. Это был здоровенный детина с черными усами величиной с велосипедный руль и в огромной, надвинутой на толстые, аппетитные уши шляпе. Даже на расстоянии руки его были похожи на гигантские окорока. Он тоже был одет в черное. Все оборачивалось против меня.

Спускаясь по трапу, я лихорадочно пытался припомнить речь, которую репетировал еще несколько минут назад. В голове не осталось ни единого связного предложения. То, что я бубнил себе под нос, сводилось к следующему: «Oui, monsieur, je suis un Américain — mais je ne suis pas un mendiant. Je vous jure, monsieur, je ne suis pas un mendiant».

— Votre passeport, s'il vous plaît!

— Oui, monsieur!

Я знал, что вынужден буду многократно повторять «Oui, monsieun», и каждый раз, когда я произносил эти слова, мне хотелось убить себя. Но что было делать?

Первое, что вколачивают вам в голову, когда вы приезжаете во Францию: «Oui, monsieur! Non, monsieur!» Сначала чувствуешь себя тараканом, но потом привыкаешь и произносишь это бессознательно, и если ваш собеседник не повторяет эти слова без конца, вы ставите это ему на вид. Поэтому, когда у вас неприятности, первое, что приходит на ум: «Oui, monsieur!» — блеете вы, точно старый козел.

Правда, в данном случае мне пришлось произнести этот своеобразный пароль всего пару раз, ибо усатый, как и констебль, был немногословен. Как выяснилось, задача его сводилась к тому, чтобы препроводить меня к другому чиновнику, который тоже потребовал мой паспорт и carte dʼidentité. Здесь меня вежливо попросили сесть. Я сделал это с огромным облегчением и в то же время, провожая глазами усатого, попытался припомнить, где я мог его видеть.

От вчерашнего допроса с пристрастием сегодняшний отличался прежде всего уважением к личности. Думаю, что, даже если б усатый отправил меня на пароходе в Америку, я бы не проклинал судьбу.