Я решил завтра же обсудить все с Харуё, но планам не суждено было сбыться, и, как это ни странно, из‑за моего самолюбия. Если бы я был уверен в том, что на карте изображен путь не к сокровищам, а всего лишь к молельне, я бы обязательно поговорил с Харуё. А так мне было стыдно пользоваться знаниями сестры. И кроме того, мне не хотелось ни с кем делиться своей тайной. Пусть поиск сокровищ останется делом только моим.

После долгого перерыва нас навестил Коскэ Киндаити. Поинтересовавшись здоровьем Харуё, он рассказал кое‑что любопытное:

– Сегодня, друзья, я отказался от своего прежнего предположения. Помните, что я говорил в свой последний приезд? Что «монахиня с крепким чаем» была убита в районе двенадцати часов ночи, а доктор Куно сел в уходящий поезд в двадцать два пятьдесят и потому у него есть надежное алиби. Но это оказалось ошибкой.

– Что вы говорите? Разве было не так?

– В двадцать два пятьдесят в поезд сел и уехал отсюда не доктор Куно, а совсем другой человек. Как выяснилось, дежурный по станции ошибся. Порой случаются подобные недоразумения и расследование идет по ошибочному пути. – Киндаити принялся почесывать свою лохматую голову. – Однако если доктор Куно не уехал в тот вечер в двадцать два пятьдесят, то что получается? Это последний поезд, следующий отправляется только утром. А всю ночь на станции дежурит полиция. Так что теперь абсолютно точно установлено: никуда поездом он не уезжал. Тогда куда же скрылся доктор Куно? Я непроизвольно нахмурился:

– Итак? Если он не уехал, то куда делся? Ведь уже десять дней его не видно…

– Я вот что думаю: не убежал ли он в горы? Ведь один преступник двадцать шесть лет назад именно так и поступил… И с тех пор пропал, никто о нем ничего не знает. Вот и в этот раз… – Тут Коскэ Киндаити, видимо, заметил, что я изменился в лице. – Что это с вами? Вы так побледнели! Прошу прощения. О тех событиях при вас не следовало вспоминать. Извините, оплошал…

Коскэ Киндаити ушел. Причем не похоже было, что он хоть сколько‑нибудь расстроился. Я, как всегда, не понял, с какой целью он приходил.

Вечером Коумэ‑сама и Котакэ‑сама снова пригласили меня к себе на чай:

– Тацуя, тебе пришлось нелегко. Это благодаря твоим заботам Харуё наконец выздоровела. Так думаем не мы одни, так считают все в доме.

– Коумэ‑сан абсолютно права. Без тебя мы и не знали бы, что делать. Но мы приносим тебе извинения, ты же тут барин, а не прислуга…

Старушки близнецы со сморщенными, как у мартышек, личиками и сложенными в бантики губками долго, перебивая друг друга, лопотали что‑то. Мне оставалось только бесконечно склоняться в поклонах.

– Хо‑хо‑хо… Почему ты так напряжен? – смеялась Коумэ‑сама. – Расслабься! А то, когда ты напрягаешься, напрягаюсь и я. Слушай, сегодня вечером мы хотим поблагодарить тебя. Котакэ‑сама приготовит тебе чай.

Упоминание о чае вызвало у меня внутренний протест. Я внимательно посмотрел на обеих старух. Кроме глупости их лица ничего не выражали.

– Хо‑хо‑хо… Не хочется сидеть со старыми бабками? Только обуза? Но мы от всей души, от всего сердца… Не откажи нам, старухам…

Котакэ, будто вспомнив что‑то, прошамкала:

– Кстати, Тацуя, а как ты думаешь, почему вдруг Харуё заболела так сильно?

– Вы спрашиваете, отчего она заболела?

– Да, скажи свое мнение! – Коумэ‑сама придвинулась ко мне.

– Правда, она от рождения не отличалась крепким здоровьем. Всегда грустная, задумчивая, много лет уже толком спать не может… Но так сильно она никогда не болела, никогда у нее не было такой высокой температуры.

– Вот‑вот… По словам доктора Араи, ее, возможно, что‑то сильно встревожило, а может быть, даже потрясло.