До штаба Андрон не дошел. На перекрестке наткнулся на груду вещей — видимо, с машины или подводы в спешке сваливали. Узлы, чемоданы, швейная машинка. Кажется, чуть дальше лежал труп. Гражданский какой-то. Лебедев собрался обойти мертвеца подальше, но тут ноздри уловили запах съестного. Андрон нагнулся, инстинктивно втягивая ноздрями дразнящий запах. За домами взлетела ракета, озаряя белым светом верхушки деревьев. Сидя на корточках, Андрон огляделся — никого. Раскрытый чемодан, какое-то тряпье… Корзинка… Какая-то скотина уже успела помародерствовать: от скомканной газеты пахло исчезнувшей жареной курицей, бутыль с подсолнечным маслом была разбита. Лебедев опустился на колени, отбрасывая тряпье. Есть! Мятые, но приличные вареные яйца, сплющенная булка, что-то сладкое и липкое — это нужно в тряпку завернуть. Бутылка… молоко!

…Отяжелев от еды, Андрон задремал. Под дерюгой было тепло, слегка пахло собачьей мочой, но самого пса во дворе, к счастью, не было. Наверное, бомбой убило. Дом лежал в руинах, зато сарай уцелел, за дровами было спокойно. Несло гарью, но вовсе не тем утренним ужасом.

Проснулся от грохота — по улице ползли танки. Вскочил, успел разглядеть: свои, советские. Похоже, перегруппируются. Здорово — значит, город удержали. Может, и не все кончено? Нет, надо к штабу идти.

Хотелось пить, курить и, наконец, покинуть разрушенный город. Андрон потянулся к паре яиц, отложенных на завтрак, и содрогнулся: рядом с дерюгой валялись женские панталоны с огромным кровавым пятном. Тьфу, черт, — это же то вишневое варенье, что вчера из корзины начерпал. Да, молока было маловато, во рту до сих пор все от сладкого слиплось…

Умываться пришлось у пробитой осколками бочки, неудобно перегибаясь через край. Вода пахла болотом, но Андрон не выдержал, напился. На окраинах снова грохотало, видимо, немцы наступали. Ладно, тот капитан наверняка там, на позициях. Нужно идти к штабу.

Наверное, от дурной воды сильно скрутило живот. Лебедев долго страдал, сидя на корточках, и даже во время налета пикировщиков ничего не мог с собой поделать. Впрочем, немцы отбомбились по окраине.

Дерюгу пришлось отодвинуть в другой угол. Андрон лежал, чувствовал, что умирает, и смотрел на корявые кроличьи клетки. На некоторых еще виднелись присохшие шерстинки — трепетали от далеких разрывов. Да, жизнь мимолетна. Но человек не животное. Талантливый человек оставляет после себя свои мысли и свои картины. Уходит в вечность. Андрон повернулся на спину и сказал щелям в низком потолке:

— Я признаю за человеком право жить счастливо, верить в то, во что он захочет, мыслить так, как он захочет. Но не признаю права на дурное, оскорбительное искусство. Слышите вы все?!

Держась за живот, Андрон встал, брезгливо взял измазанные панталоны и зашвырнул за клетки — женское белье его пугало с детства.

К штабу Лебедев решил вернуться дворами. В одном из дворов окликнула непонятно откуда выбравшаяся девчонка:

— Ой, товарищ командир, та шо там деется-то?

— В погребе сидите? — мрачно спросил Андрон. — Вот и сидите дальше. Не мешайте Красной Армии бить фашистского зверя.

По улице двигались бойцы, катились машины — подразделения отходили к восточной окраине. Все разодранное, мятое, битое, жалкое. Расхристанные красноармейцы, бредущие едва ли не толпой. Пролязгал огнеметный танк — за башней лежали, чудом не падая, раненые. Снова бойцы, матерящийся старший лейтенант. На грани паники: всё — не удержат город.

Андрон нервничал, но выйти не решался. Момент нужен…

Десятка два красноармейцев, растянувшись, брели по улице, впереди пулеметчики волочили «максим».