Мать повернулась вполоборота. По ее щеке медленно скатилась слезинка, мать смахнула ее рукой.

Невыразительное лицо Касси смягчилось, на нем появилось выражение неподдельной заботы.

– Ну же, Вайолет, – ласково сказала она, – у тебя больной вид. Зайди и отдохни. Если хочешь, пройдешь в заднюю комнату, там тихо. Автобусы еще будут, поедешь в Монтгомери позже. Давай пойдем.

– Нет, мне надо сейчас. Я договорилась, Касси.

В устах матери это прозвучало внушительно, будто речь шла о деловом совещании или важной встрече за ленчем. Она подняла руку и помахала водителю. На ней были белые матерчатые перчатки, на одном пальце темнело пятнышко штопки.

– Все в порядке, Касси, – пробормотала Элен. Прохожие уже стали на них оборачиваться. В парикмахерской помощница перестала стричь клиентку и уставилась на улицу.

Подъехал автобус, подняв облако пыли. Касси обратилась к Элен:

– Ты с мамой, Элен?

– Нет, я еду одна, – ответила мать. Элен переступила с ноги на ногу.

– Я буду ждать ее, Касси, – выдавила она. – Встречу с обратным автобусом.

Автобус остановился, дверцы с шипением разошлись. Мать замешкалась.

– Я не забыла кошелек? Нет, вот он. – Она торопливо повернулась к Элен и коснулась сухими губами ее щеки. – До свидания, милая, до вечера. Я вернусь часов в шесть…

Она поднялась в салон, дверцы с шипением затворились. Дизель рыгнул, выпустив синее облачко, автобус отошел. Элен на прощание подняла руку и сразу же опустила. Глянула на часики – подарок к шестнадцатилетию, тряхнула – они иногда останавливались. На этот раз часики послушно тикали. Было десять утра.

Ей много чего хотелось. Хотелось вернуться в прицеп, броситься на постель и выплакаться. Хотелось пойти на плантацию и убить Неда Калверта выстрелом в сердце. Хотелось написать Элизабет и сразу отправить письмо. Хотелось поговорить с Билли. Хотелось сесть в ближайший автобус до Монтгомери, разыскать мать и привезти домой. Хотелось перевести стрелки часов назад – на месяц, на год, как можно дальше, в то время, когда этого еще не случилось, до начала всего. Ей хотелось, чтобы мать никогда больше не обманывала саму себя, не рассказывала ей своим ровным голосом о вещах, которые еще сильнее раздирали ее, Элен, и без того разорванный мир.

В конце концов она пошла вверх по Главной улице, свернула за автозаправкой, миновала стоянку. Там находился пустой участок, на котором стояли щиты агентства недвижимой собственности, извещавшие о новой застройке.

На площадке не было ни души. Элен вошла под покосившийся жестяной навес, который давал хоть какую-то тень, и присела, уставясь в пространство, мысленно погоняя время. Она смотрела на заросли крапивы, на уцелевший участок старой бетонной дорожки, на стену, покрытую ядовитым плющом. Когда-то здесь стоял дом; навес торчал в бывшем саду. От жары она прикрыла глаза; в ушах у нее прозвучали слова: «Англия, Европа, Англия». Посидев, она встала и пошла к заправочной станции. Остановилась.

У колонок был припаркован большой черный «Кадиллак» с откинутым верхом. Спиной к ней, опершись о багажник, стоял Нед Калверт. Он разговаривал. Их там собралась целая группа – пять белых мужчин, в том числе Мерв Питере и другой помоложе, Эдди Хайнс, как ей показалось. Двух других она не знала. У одного на плече висело охотничье ружье.

Какое-то время она наблюдала за ними, съежившись у стены, потом повернулась и крадучись отошла, решив выйти на Главную улицу задами – переулком, мимо мусорных баков и задних двориков, где на веревках сушилось белье. Мимо стены, на которой красной краской были выведены буквы ККК[47]. Она посмотрела, плюнула и пошла дальше.

Притворившись, будто разглядывает витрины, она послонялась по Главной улице; на самом деле она ждала ближайшего автобуса из Монтгомери.