– Ну сказал уже ведь.– Он заставил себя решительно направиться к двери первым.– Пошли.

Дверь с грохотом за ними захлопнулась. И этот жутковатый звук эхом разнесся по всем этажам широкой лестницы.

Здесь было даже красиво. Пол выложен мозаикой. На потолке сохранилась лепнина. Сбоку стояла старинная будка привратника. Теперь в ней хранился какой-то хлам. Лестница была совсем не такая, как в Женькином доме. У него она была заплеванная и обшарпанная. Шла зигзагом. А в Альбинином – посередине был громадный квадратный пролет. И каждый шаг отдавался эхом. «Здесь, наверно, петь хорошо. Как в костеле»,– подумал Женька.

На каждом этаже располагалось по три квартиры. Но боковые двери скрывались в неглубоких нишах. Сейчас, днем, когда свет на лестнице не горел, ниши были полны мрака. Альбина поднималась за Невским, и каждый раз, когда они поворачивались спиной к этим темным закуткам, она шла по ступенькам боком, напряженно озираясь по сторонам.

Когда впереди с лязгом отворилась дверь, ноги у нее чуть не подкосились.

Она облегченно перевела дух, лишь когда увидела выходящего на лестницу с мусорным ведром туговатого на ухо Петра Ильича в черном затасканном пальто, шляпе и домашних тапочках на босых голубоватых ногах.

– Здрасьте! – сказала она и отметила свое приветствие кивком головы.

Но как раз в этот момент Петр Ильич повернулся к ней спиной и закрыл свою дверь на ключ. А потому ее «здрасьте» не услышал. А когда стал спускаться, подслеповато прищурился и вдруг, распознав в ней вчерашнюю свою визитершу, радостно и громко проговорил:

– Ааа... Фигуристочка... Ну что, больше никого пока не зарезала? А то смотри у меня...– Он погрозил ей пальцем и, тряся головой, мелко, по-старчески засмеялся и стал быстро спускаться мимо них.

Альбина повернулась к Невскому и встретилась с его оторопелым взглядом. И тут она закрыла себе рот рукой и согнулась пополам от разобравшего ее хохота.

Он смотрел, ничего не понимая. Потом сам неуверенно улыбнулся.

– Так это ты, что ли, да? Ты, что ли, на людей нападаешь, Вихорева?

Она еще продолжала смеяться и сквозь смех ответила:

– Ну ты даешь, Проспект. Неужели ты поверил?

И потом, уже успокоившись, совершенно серьезно сказала:

– Нет. Просто это на меня вчера напали.

Когда он прошел через стройку на улицу, навстречу ему, пошатываясь, шел человек ханыжного вида, в запачканном грязью пальтеце и классической ушанке с торчащими в разные стороны ушами.

– Эй, парень, время сколько не знаешь? – спросил он осипшим голосом.

– Нет часов,– скупо отозвался Невский, который, во-первых, не любил когда говорят «сколько время», а во-вторых, вообще не любил, когда ему задавали на улице такие вопросы. В них ему чудилось закодированное приглашение к драке.

– Правильно...– поощрительно заговорил сам с собой мужичок.– Зачем часы, когда времени все равно нет...

Женька даже оглянулся. Мысль эта показалась ему любопытной.

И мама, тяжело отдуваясь, поставила мешок с картошкой на пол. Все как-то поворачивалась к Флоре обширной спиной в темно-синем платье. Все собирала с пола рассыпавшиеся картофелины. И в глаза дочери смотреть не собиралась. Плохая она была актриса.

Флора только что пять раз подряд прочла, как «синие глаза его стали холоднее стали». Она любила читать некоторые абзацы много раз и даже шепотом их проговаривать, до того они ей нравились. Она видела всю эту картину и даже чувствовала качку на корабле. И тут мама со своими прозрачными намеками. На вечер танцев.